Удовлетворенный начальник штаба, похлопавший по огнетушителю ладошкой для проверки его подлинности и поковырявший ногтем овощные доски в тех же целях, подписал-таки Петькины бумаги на увольнение, и тот радостно убыл в родные пенаты. Ну а позже, когда начался сезон штормов на Каспийском море и мощные, напоенные соленой влагой ветра долетали до гарнизона, почти не утратив своей силы, Петькин пожарный щит все ж таки рухнул. И вот что самое интересное: рухнул он именно на начальника штаба, который в тот момент за ним от ветра прятался и табачные изделия курил, сбрасывая пепел и окурки в приснопамятный ящик с песком. Придавленный противопожарным сооружением и сильно ушибленный красным ведром в самоё причинное место, начальник штаба орал недуром и обещался Петьку найти и самолично расстрелять. Но все это уже было лишь пустыми словами и никчемными угрозами…

К чему я все это? А к тому, чтобы истинная причина, по которой уважаемый прапорщик Загоруйко вдруг Картофаном стал, всякому ясна и понятна стала.

Случилась эта нарекающая история не осенью, как это с заборным майором произошло, а как раз наоборот – в весенний призыв и, соответственно, весенний же дембель. Загоруйко, как я уже и говорил, к солдатикам относился с некоторой теплотой душевной и отеческой строгостью, но и он не избежал того, чтоб дважды в год от увольняющихся мальчишек исполнения трудовой повинности требовать. С волками же жить – по-волчьи, стало быть, выть. Ничего Загоруйко супротив всеармейского правила о прощальной работе поделать не мог. Ну, ведь не просто же так их, лбов здоровых, домой отпускать, в самом деле?! Обязательно чего-нибудь потребовать нужно! И отчего, скажите на милость, не потребовать, если уж так испокон веку заведено, а они, морды отъевшиеся, под ногами крутятся и сами на «дембельский аккорд» напрашиваются. Ну не совсем же он глупый, он же прапорщик. А прапорщики – это центр мыслительной изворотливости и хитрой сообразительности всех Вооруженных сил. Так что, не сильно радея за штабное имущество, как это Петькин начштаба делал, а больше к улучшению собственного хозяйства стремясь, решил Загоруйко весенние работы на своем приусадебном участке так провести, чтоб ни ему, ни жене его спины ломать и три ведра пота проливать не пришлось.

Ну и вот…

Собрал Загоруйко вокруг себя шестерых дембелей и говорит: «Ровно как огород вскопаете и картошки мне на нем по всей поверхности высадите, так в тот же миг и свободу гражданскую обретете. А дотоль, пока корнеплодов в землю не зароете, про дальнюю дорогу забудьте, потому как о мамкиных пирожках да разгульности гражданской вы аж до самого июля в родной казарме мечтать будете. Аж до самого до тридцатого июля, понимаешь!»

То есть, если вещи своими именами называть, потребовал Загоруйко от дембелей свой собственный огород в его частнособственнических интересах вскопать и картошку в персональных нуждах его семьи высадить.

Парни те славные, пока к ним Загоруйко со своей аграрной идеей не пристал, по гарнизону без дела слонялись и уже во всех красках себя не совсем трезвыми в поезде на пути к дому предвкушали. И тут на тебе: иди и сажай личную Загоруйкину картошку, а иначе домой никак не раньше, чем к новому урожаю яблок приедешь! Нет, они, конечно же, против прощального салюта в честь родной войсковой части совсем не возражали, если уж порядок такой. Они даже ремонт какой в казарме или штабе по-быстрому спроворить полностью готовы были. А то и нужник, если потребуется, на вертолетной площадке соорудить. Но так, чтобы их, заслуженных дембелей, парней гордых и уже практически вольных, взять да в собственных нуждах поиспользовать?! Как первогодок зеленых?! Это же уму непостижимо! Где же такое видано, товарищи дорогие, чтобы дембеля, соль земли солдатской, лопатами в плодородном слое ковырялись и, как духи бестелесные, офицерские корнеплоды для размножения в грунт зарывали?! Да никогда же такого не бывало! Это же позор и унижение, как ни крути. Стыд и позор!