– Ты инно думала бы егда, Рыба, а не молола глупость бабью-то беспрерывно. Чего артачишься и гонишь меня-от, куды вы, две женщины, одни, ты воин-нето? А я защитить, хотя смогу! – рассердился я, наконец.

– Защитить… – зло шипела Рыба. – Защи-итник! Мало ты наделал? Мало натворил, не ты ба, жили ба мы спокойно, горя не ведали, нет жа, явилси! Всё пожёг-погубил! А теперя туда же, лапами хватать, дождалси…

Я замолкал, слушая справедливые упрёки, которыми она осыпала мою голову много дней. Много, очень много дней, пока Аяя была в забытьи. Но и когда очнулась, она ещё долго не говорила с нами, потому что мне казалось, говорит с кем-то, кого я не вижу, может со зверями, а может с мертвыми духами. Она почти не ела, только смотрела, куда-то устремив взгляд, и много спала. И мы ехали и ехали, уезжая всё дальше от Байкала, всё дальше от Великого Моря, каждый день навстречу Солнцу.

Не знаю, почему, но мы не останавливались нигде дольше, чем на два- три дня, ни в поселениях, которые встречались нам с чудными или обыкновенными, как наши, людьми, нигде не пытались поставить свой дом, нас несло, словно ветром по земле, всякий день навстречу рассвету. Мы, не договариваясь, делали это, просто подчиняясь какому-то внутреннему устремлению, которое, как мне кажется, было внушено нам Аяей, без слов, но убеждённо и уверенно, как если бы договорились. И даже, когда Аяя заговорила, наконец, она не спросила, почему мы всё время едем и где мы теперь, потому, наверное, я и считаю, что мы двигались, потому что она каким-то образом внушала нам это. Вот эдак и добрались до этого Царь-моря.

– Уперлись, мы, похоже, дальше пути нет, а, други мои? – сказала Аяя, заканчивая трапезу и поглядев на нас.

– Опять не съела ничё, на чём только и живёть…– проворчала Рыба, продолжая с удовольствием уплетать уху.

– Упёрлись. Значит, поворачивать надоть? – спросил я.

– Ничего иного не остаётся… Теперь на запад покатим. Вслед за Солнцем. На рассвете и повернём. А то, хотите, на полдень вдоль берега поедем, поглядим, что там за места?..

Вечер здесь, на этом побережье, длинный, не так, как бывает в горах али в лесу, где солнце, спрятавшись за деревья или вершины, быстро гасит день, а здесь оно медленно уходило за горизонт, до которого долгая-долгая холодная степь. Не замёрзнуть бы ночью. Мы вначале долго с Рыбой спорили, как именно нам троим укладываться в палатке, Рыба подозревала, что я намерен лапать Аяю во сне, меня это злило, как и все прочие её нескончаемые придирки. В конце концов, Аяя сказала: «Дамэ будет в середине. Всё!», на том споры закончились. Так она поступала всё время, когда ей надоедало слушать наши стычки, хотя казалось, что она вовсе не слышит нас. Она была с нами, но будто и не совсем, словно над, над нами, над землёй даже, и к этому мы тоже привыкли, хотя знали её совсем другой. Но оба мы надеялись и ждали, что она всё же оживёт, снова начнёт чувствовать и радоваться жизни. Пока втуне. Единственное, что она всё же начала делать, как Рыба сказала, в своём обыке – это записывать и зарисовывать то, что мы видели и встречали дорогой. Потому, где бы мы ни оказывались, самыми желанными покупками для неё стали, помимо книг, свитки пергамента, рисовой бумаги, что попадалась нам, я даже сам научился делать пергамент из шкурок всех зверей, что убивал для пропитания, даже поднаторел в этом, уже выходили они ровными, я не скатывал в рулоны, мы складывали их стопками, так было удобнее. Хотя Рыба и тут нашла к чему придраться:

– Растеряются всё, не то дело в свиточек скрутили, и хорошо, и удобно, и не ломается.