Он обернулся ко мне чудовищной рогатой головой, и огонь двумя струями вырвался у него из ноздрей и потёк между громадных загнутых зубов, как едкая слюна.

– Опомнился… – разочарованно прошипел Он.

А я увидел Аяю, сжавшуюся на земле у крыльца, она зажала рот руками, боясь, что Он услышит её всхлип или даже дыхание и вспомнит о ней, снова обернётся и…

Он и обернулся, Аяя зажмурилась, будто готовая принять на голову сокрушающий удар, но я предупредил его, хотя не думаю, что Он убил бы её, Он сделал бы хуже… И я, взмахнув рукой, линул в него огня, огненным мечом ударил, как делал уже когда-то. Он злобно зарычал, поворачиваясь опять ко мне.

– Что мне твои глупые вспышки, Арий? Подумаешь, кудесы предвечного, кого ты напугаешь ими? – насмехаясь, проговорил он, однако ж, отступил.

И взмахнув подпалёнными мной крыльями, взмыл вверх, крича напоследок:

– Упорствуете, предвечные, подчиниться не хотите!? – его рёв разнёсся по лесу, отразившись от скал вернулся в наш двор. – Так поплатитесь: всё царство ваше утоплю в крови, в огне за мои подожжённые крылья, Арий!..

Но я уже не слушал его ужасных угроз, я бросился к Аяе, она, вздрогнув, оторвала руки от лица и обняла меня, цепляясь, прижимаясь всем телом.

Я поднял её на руки. Узелок так и остался валяться. На скалистый лес накатилась гроза, едва мы вошли в горницу, загремела, загрохотала прямо по крыше просыпанными каменными горошинами. И бушевала всю ночь, так что к утру узелок не просто вымок, он превратился в ком тряпья, перемешанный с грязью, раскисшей под травой на дворе. Тут я и нашёл его, когда вышел на рассвете кормить скотину.

Но то утром, а сейчас под звуки обрушившейся бури, мы с Аяей обнялись покрепче, ввалившись в горницу. И она, и я были виноваты одинаково, оба понимали это, в минуты сомнений Он и ловит нас, и как мы избежали погибели сегодня?..

– Я умер бы, если бы ты и правда ушла, – прошептал я, наконец, глядя в её мокрое от слёз лицо. Пальцами коснулся горячих щёк, стирая слёзы.

Она затрясла головой и сказала:

– Я не прошла бы и ста шагов… Огнь, ты… ты…

– Прости, что ты опять смогла услышать Его, что я… я что-то сделал? Что Яй?

– Мне показалось… Я решила… – она посмотрела мне в лицо. – Ты стыдишься меня?

– Я стыжусь тебя?! – изумился я, отодвигаясь, чтобы лучше разглядеть её лицо. Как такое могло зайти в её мысли?!

– Ты стыдишься, что я… грязная… шваль из самых грязных… что я… что меня… это же…

– Да ты что?! – оборвал я бессвязную глупость её речей. – Что такое говоришь-то?

– И… я ведь… Я… так… с тобой… наслаждаюсь с тобой всегда, всякий раз… ты мог подумать, что я… со всяким так же… Что то, что меня привело к тебе, что я…

Меня кольнуло в сердце. Верно, в ревности своей я почти дошёл до этой мысли. Вот, что ужасные мысли творят…

– Яй… – я прижал её к себе.

– Ты спрятал меня от брата, со стыда, что живёшь с такой… с такой… с такой, кого купить пытаются на каждом шагу, пристают… всякие яйцеголовые…

Боги, какие страшные мысли… Аяя всхлипывала, растирая слёзы по щекам, но они всё лились. Я снова погладил её лицо, горячее, мокрое, поцеловал, снимая слёзы губами, они даже не солёные почти, горячие, как расплавленный металл, будто из самого уязвлённого сердца льются.

– Я тебя из-за ревности спрятал, Яй. Эрик…он обязательно запал бы на тебя, как все, как все и всегда… Да и… – проговорил я, вспомнив сегодняшний наш с ним дурацкий разговор. – Да и не западёт, а непременно к тебе полезет, чтобы только меня уязвить, пообещал уж… И начнёт опять враждовать, опять козни злые строить. И так злится на пустом месте всякий раз.