Я сел на лавку рядом с кроватью и сказал, серьёзно глядя на неё, мне хотелось, чтобы она услышала мои слова, прочувствовала даже их, поняла, что я искренне говорю и говорю правду, как думаю.

– Золото и в канаве золото. А ты… Никакая грязь не пристанет, если человек внутри чистый. А ты чистая, помни.

Она заплакала, закрываясь локтем, забавно, как они, девчонки, привыкают в локоть плакать, пышные рукава рубашек хорошо впитывают влагу.

– Нет, нет! Какая там чистота… когда такое… ох… – прохлюпала она из-под локтя

Э, нет, это плохо, телесная хворь отступила, так она от душевной днесь помирать начнёт, беда с одухотворёнными… Нет-нет, этакого допустить нельзя, с тоски заболеет, уже не вылечишь.

Я взял её руку в свою, и наклонился, стараясь заглянуть в громадные тёмные глаза, в самые отверстые зрачки.

– Я сделаю так, что ты забудешь всё, что было с тобой до сегодняшнего дня. Всё забудешь, поняла? Помнить будешь только хорошее, если оно было там. И меня.

Она подняла голову:

– Тебя? Так не прогонишь меня?

Я засмеялся:

– Куда там, я теперь привык, что кто-то в моей избе сопит да ворочается, скучать стану…

– Шутишь всё…

– Шучу-шучу. Как зовут тебя? – я заглянул в самые её зрачки, нагибаясь ближе к ней.

– Аяя.

– Всё забудешь теперь, Аяя, слышишь?

Я знал, что от моих увещеваний и силы, что я переключил и направил на неё, она сейчас обессилит, а потому был готов поймать в свои руки и уложить снова на подушки. Я делал так раньше, помогал людям забыть страшное горе, чтобы они могли продолжить жить. Вот и Аяя теперь не вспомнит с такой отчётливой болью, что было с ней до того, как она прибежала ко мне. Будет считать, то всегда жила здесь.

Получалось, что я присвоил себе эту девчонку. Что ж, стало быть, так тому и быть. Не зря, выходит, судьба привела её ко мне…

Но проходили дни, совсем сошли отёки и синяки с её лица и тела, и я увидел до чего она, оказывается, красива. Ой-ёй-ёй… даже так, без волос и одетая поначалу в мужские, висевшие на ней, как на палке, одежды, она оказалась красивее всех самых красивых женщин, что я видел и помнил в своей жизни. Утончённые и совершенные черты её лица, белая кожа, такая, как если в молоко уронить каплю крови, не «кровь с молоком», но молоко с кровью… И изящная гибкость её тела, были так редки даже среди красивого народа, живущего по берегам Великого Моря, славного разнообразной красотой, что я начал ловить себя на том, что смотрю на неё всё время, что хочу лишний раз взглянуть, а то и коснуться. Что её голос и смех кажутся мне самыми чудесными звуками на земле и за мои тысячу лет ничего восхитительнее я не слышал. Дошёл я вскоре до того, что начал видеть её во сне…

Я влюбился, вот что… Я не влюблялся тысячу лет. То есть после Леи я пустился в приключения с женским полом, чьи наиболее слабые представительницы падали в мои объятия без всяких усилий с моей стороны. Выяснилось, что существует большое количество женщин, готовых сближаться со мной, едва я пожелаю. После нескольких сотен таких сближений я запил, потому что в своей душе не чувствовал ответного огня, напротив, мной овладело опустошение и злость, обернувшаяся холодом. Моё сердце, сверкнув первоначальной искрой, тут же гасло, а солома в женском сердце уже занялась и, ну дымить… Я задыхался от этого дыма, заполнившего теперь мою жизнь вместо учёбы и наук.

Потому мне захотелось погасить это пламя вином. Благо им можно было затопить не только моё сердце, бьющееся так спокойно и умеренно, что мне с самим собой становилось скучно. Любой другой и умер бы от того количества крепкого зелёного вина, что я в то время влил в себя, но не я, нет, хотя иногда мне казалось, я уже между этим миром и тем…