– А черт ли их разберет… По-моему, им так даже лучше, чем в конюшне. Там вонь, воздух спертый. А тут вроде ничего.

– А лошадей выводят на свежий воздух?

– Лошадок гуляем… Да и купаем во дворе в хорошую погоду.

Лабрюйер поднял голову.

Справа была высоченная стена доходного дома. За окнами висели мешочки с продуктами. Знакомая картина небогатого житья…

– Покажи-ка ты мне эту Марту Гессе, – сказал Лабрюйер.

– А ее сейчас, поди, нет. У нее дочка тут рядом живет, она у дочки, за внуками смотрит. Она с утра обыкновенно приходила, собак обиходит, на репетиции поработает – и к дочке.

– То есть кормила, выгуливала, запирала в загородке – и к дочке?

– Да, так и выходило. Потом перед представлением приходила часа за полтора, потом собак с манежа принимала, опять выгуливала, ужином кормила.

– А что за полтора часа до представления с ними делала?

– Да выгуливала же, следила, чтобы все опростались. А то если на представлении – стыдоба.

Лабрюйер достал блокнот и записал собачий график.

– Так выходит, что они днем, часов примерно пять, были без всякого присмотра?

– Ну, как – без присмотра? Все время же кто-то на конюшне крутится или в шорной сидит. Из шорной загородку видно.

– Так уж все время?..

– А черт его знает… – Орлов поскреб в затылке.

– Чужие на конюшню часто заглядывают?

– Бывает, в антракте господа с детишками приходят, лошадок морковкой покормить. Это позволяется.

– Взять в аренду детишек несложно…

Ситуация никак не прояснялась. В течение пяти дневных часов собак могли отравить свои. В антракте – могли подбросить отраву в загородку чужие. То есть следовало внимательно изучить окружение мадмуазель Мари. Может, не отвергнутый поклонник, как намекала Шварцвальдиха, а чья-то жена, недовольная мужниным интересом к посторонней особе.

И тут Лабрюйер чуть не хлопнул себя по лбу.

Чужие приходили на конюшню в антракте – а когда погибли собаки? Следовало узнать точное время.

Орлов, понятно, часов при себе не имел. Но сказал – было замечено, что подыхают, когда шел номер фокусников Бальдини.

Пошли к форгангу, где обычно висело авизо – расписание номеров, причем не со словами, а с картинками, на случай, если приедут артисты из какой-нибудь Индии или даже из Китая. Высшая школа верховой езды изображалась огурцом на четырех подпорках, с кое-как приделанной лошадиной головой, номер жонглера Борро – пятью кружочками. Номеру Бальдини соответствовал корявый череп. Орлов объяснил – Бальдини вызывает из сундука привидение в белом саване и с черепом.

– Бррр! – сказал Лабрюйер.

Остановили несколько человек и разобрались – собаки начали помирать в середине первого отделения. То есть никто чужой собственной персоной их отравить не мог. А вот если чужой подкупил кого-то из служителей – другое дело.

Лабрюйер и не подозревал, что дело о гибели шести собачек окажется таким сложным.

Так ничего толком и не выяснив, он пошел искать мадмуазель Мари. Но ее в цирке не было – что ей там делать, если репетировать не с кем?

В дирекции Лабрюйеру сказали – мадмуазель Мари здешняя жительница, ее включили в программу из сострадания, а адрес – вот он, адрес, улица Ключевая, дом шестой, вход со двора.

Тогда Лабрюйер телефонировал в Полицейское управление Линдеру и попросил прислать служителя за собачьим трупом, труп же взять у фрау Бауэр.

Время было уже обеденное, и Лабрюйер решил вернуться в свое ателье, убедиться, что эмансипэ Каролина ничего не натворила. А пообедать можно и напротив, отчего бы нет, он может это себе позволить, черт возьми, он должен это себе позволить, пусть вся Рига видит – дела у него идут превосходно! И он свой человек во «Франкфурте-на-Майне»!