Когда я вышла из больницы, мы открыли мясную лавку, и сразу же дела пошли хорошо. Несколько месяцев мы жили спокойно. Как-то под вечер губернатор внезапно заглянул в лавку, вроде как бы для того, чтобы проверить, как идут у нас дела. Он хотел пожать мне руку, но я отвернулась.

Губернатор ушел, а Яша стал яростно упрекать меня за нелепое поведение. С ума я, что ли, сошла? Ну конечно, если уж отказалась поприветствовать нашего благодетеля, добрейшего из людей! Я надулась и молчала, но Яшу это не смутило. Он потребовал объяснений. Мне ничего не оставалось, как чистосердечно сознаться во всем, что я и сделала.

Правда повергла его в такой сильный шок, что у него даже начались судороги. Он чем-то ударил меня и повалил на пол. Лицо побелело как мел, вены на висках вздулись, его всего трясло. Казалось, он просто не в состоянии пережить этот кошмар. Великодушие и щедрость губернатора легко нашли объяснение: пятьсот рублей, смягчение наказания – все это куплено дорогой ценой, которую заплатила его любимая.

Теперь моя попытка самоубийства стала ему понятной. И он должен был отомстить. Он поклялся, что убьет губернатора. Да, он убьет этого самого презренного из отпетых негодяев. Я обхватила его ноги и умоляла остановиться. Он не обращал внимания на мои мольбы и говорил, что ему лучше не жить, если не отомстит за меня.

Несмотря на все мои усилия успокоить мужа, он отправился на это роковое дело. Явившись в канцелярию, Яша потребовал, чтобы губернатор его принял, и назвал свою фамилию. Дежуривший чиновник немедленно заподозрил его в каких-то темных намерениях. Губернатору доложили, что некий Бук, мясник, желает видеть его и ведет себя подозрительно. Губернатор приказал задержать его и обыскать. При нем был найден длинный острый нож, и его арестовали с последующим распоряжением отправить уже на следующий день на поселение в Амгу, поселок в двух сотнях верст от Якутска. Мне дали всего сутки, чтобы продать лавку, и приказали передать ее в руки местного политического ссыльного при условии, что он заплатит нам за нее через несколько месяцев.

Мы отправились в Амгу в канун Пасхи 1914 года на подводе, которой управлял какой-то якут. Дорогу развезло. Лошади вязли так глубоко, а колеса застревали так часто, что нам то и дело приходилось слезать и помогать вытаскивать подводу. Мы встретили Пасху в чуме одного местного старожила, в котором и дети, и женщины, и животные находились вместе. В таких жилищах в центре всегда горит костер и дым выходит через отверстие наверху. Там же доили коров, и грязь была ужасная. Поужинав хлебом и каким-то совершенно непригодным чаем, мы легли спать. А на следующий день продолжили наше путешествие в Амгу.

Наш путь до Амги занял около шести дней. Это был небольшой городок со смешанным населением. Половину его домов составляли маленькие лачуги, построенные русскими ссыльными. Многие из них женились на якутках, которые охотно выходили замуж за «белых». Мужчины-якуты обходились с ними дурно и были ленивы, поэтому женщинам, как правило, приходилось много работать, чтобы содержать семью. Некоторые якуты были очень богаты, владея иногда тысячами оленей. Мужчины, женщины и дети носили одинаковые меховые одежды. Хлеб они пекли из грубой муки, молотой ручным способом.

В Амге проживало тогда пятнадцать политических ссыльных. Пятеро из них были выпускниками университетов, а один – человек весьма известный, князь Александр Гайтемуров. Его арестовали восемь лет назад, и в ссылке он успел поседеть.

Я оказалась первой русской женщиной в Амге, и политические обрадовались моему приезду несказанно. Так как якутские женщины никогда не стирали одежду, ссыльные жили в невообразимой грязи и имели запущенный вид. Они сдались на милость насекомым-паразитам и почти не боролись с болезнями. Ни за какие деньги нельзя было достать ни здоровой чистой пищи, ни безопасного для питья молока. Деньги в Амге не имели большой цены. Так, например, князь получал в месяц сто рублей жалованья, но даже за тысячу не сумел бы как следует помыться.