Давинти понадобилась целая прорва смирения, чтобы дождаться, когда его друзья вдоволь навеселятся. Поначалу он безропотно терпел. Затем принялся оскорбленно надувать щеки. А спустя еще немного времени уже пугал неминуемой расправой за насмешки и потрясал тонкими кулачками.

– Для вас же, балбесов, старался. Неблагодарные, – ворчал он, подливая тем самым масла в огонь разразившейся забавы.

Поняв, что все его увещевания не имеют должного эффекта, эльф собрался с духом и на полном серьезе пригрозил сейчас же покинуть нашу компанию, не ведающую ни приличий, ни уважения к соратнику, чтобы скрыться в ночи подальше от незаслуженных насмешек. И если ему посчастливится вернуться в лоно более цивилизованного общества, непременно написать эпичную поэму, что будет выставлять нас с Тамиором в совершенно непривлекательном свете. В конечном итоге такие суровые доводы оказались нам с рыцарем не по зубам, отчего, насилу сдерживая рези в животе, мы, наконец, успокоились.

– Ладно, пора отдыхать, – с трудом выдавил белобородый, отирая рукавом слезы, проступившие от смеха. – Будем держать дозор, как всегда, по очереди, – уже более лениво буркнул он и завалился набок, пристраивая голову на локте поудобнее. – Как ты однажды говорил, Дави? «Кто у нас сегодня раздозорился?» – хмыкнул воин. – Так вот нутром чую, что раздозоришься у нас сегодня именно ты, – Тамиор еще раз хохотнул, прикрыл глаза и в следующую же секунду гулко захрапел.

– Я?! – с претензией в голосе воззрился на единственного бодрствующего соседа поэт. – Почему я? Учитывая силы, затраченные на то, чтобы привести вас двоих в здравомыслящее состояния после того припадочного веселья, меня положено вообще освободить от любых обязанностей.

– Разбудишь через три часа, – улыбнулся я, укладываясь возле кострища. – Сменю.

Ночевать на быстро остывающем песке, вперемешку с камнями, было занятием не из приятных, но все же привычным для наемника. Однако заснуть не удавалось. Долго ворочаясь, я, наконец, выявил причину бессонницы и, цокнув языком, поднял веки. Монотонное неразборчивое бурчание эльфа, наверняка жалующегося самому себе на несправедливость судьбы, никак не позволяло провалиться в дрему.

– Дави, – окликнул я поэта вполголоса, – не серчай на нас, друг. Мы же, любя, – как можно доброжелательнее шепнул я.

– Да знаю, – грустно отмахнулся тил и продолжил рассматривать нестройный танец пламени. – Просто всем нам нужен отдых, – пробормотал он. – Мягкая кровать и сытная свежая пища. Когда доберемся до хоть какой-нибудь деревушки или города, первым делом закажу себе королевский обед и целый бочонок эля. Надеюсь, в Рундаре варят эль более-менее сносного качества.

– Так и сделаем, друг, так и сделаем, – зевнув, невнятно пролепетал я, прикрыл глаза и в следующую же секунду провалился в небытие.

Тягучее, зияющее рваными полотнищами черных низколетящих облаков небо вязким потоком колючей сырости сковывало мускулы, не позволяя пошевелиться. Дурной сон никак не желал оставить в покое случайного пленника, неумолимо сдавливая границы пугающих грез. Густой, почти осязаемый незнакомый запах распирал ноздри и вызывал приступы все чаще подбирающейся к горлу тошноты. Тишина, словно огромный невидимый хищный зверь, замысловатыми кругами вышагивала возле оказавшегося в ее цепких сетях крохотного разумного и заставляла сердце биться чаще, в ожидании неизвестности, таящей угрозу. Повсеместная чернота уплотнилась, приобретая размытые, но все же видимые контуры, и, опоясав меня дымным обручем, принялась сжиматься бесшумно и медленно.

Липкими небрежными прикосновениями мрак просачивался под кожу и, лишь столкнувшись своими ледяными пальцами с баррикадой живого тепла, нервно вздрагивал. Затем, точно иглами пронзая каждую пядь отвердевшей неповоротливой плоти, он проникал глубже, насыщал собой вены и окрашивал кровь в совершенно иной цвет. Слух наполнился растущим хрустом. Я почувствовал, как мои ребра принялись лопаться одно за другим, а по груди разлился мучительный жар, больше не позволяя сделать ни единого вздоха. Оглядывая свои неестественно выгнутые конечности, я закричал, но голос так и не смог вырваться наружу, застыв в горле твердым комом. Словно ответом на цепенеющее отчаяние, мрак взорвался тысячами разноголосых воплей. Тьма расступилась. Изо всех сил пытаясь не сомкнуть вдруг отяжелевшие веки, я вперился в мутную завесу образовавшейся норы. Панорама дрогнула, и окружающее пространство переменилось, словно кто-то перелистнул страницу мрачной книги. Могучие лапищи холодного воздуха обняли изломанное туловище, многократно усилили хватку и рывком развернули меня в обратную сторону, открывая взору то, что пряталось за спиной.