– Приятно, малыш, что хоть кому-то интересна судьба искалеченного, практически истлевшего ветерана. Однако тут и говорить не о чем. Мне просто повезло. Хотя, как видишь, за везение я отдал немалую цену, – спокойным тоном принялся отвечать он. – Видимо, тогда я ходил у богов в любимчиках, коли мне посчастливилось остаться в живых и, как мне кажется, сохранить ясность разума. Многие, одержавшие в бою верх, не доживают и до первого рассвета. Погибают от ран. Мои же победы приносили мне лишь незначительные царапины. Чудом мне удавалось избегать смертоносных ударов противников, каждый раз постепенно, где ловкостью, а где и обманом продвигаясь все ближе к триумфу. Толпа всегда без ума от подобных зрелищ. В последнем для меня представлении Люто прогадал слишком многое. Но и он, и его головорезы даже прониклись уважением к удачливости и воле отказавшегося погибать раба. Потому-то и сохранили мне жизнь, даже когда я уже больше не мог сражаться. Теперь я всего лишь истлевший фантом этих холодных безжизненных пещер. Мне нравится думать, что мой век – это некий символ несгибаемости, эдакая метафора нерушимой силы. Хотя, скорее всего, я до сих пор существую лишь в назидание всем остальным.

– Жизнь, достойная настоящего воина, – с деланным почтением, дабы не обидеть старика, басовито протянул я. – Только зачем все это? Желание такой мрази, как Люто, иметь собственных рабов я еще могу понять. Но столько смертей ради одного лишь увеселения… Для меня подобные забавы за гранью любых моралей.

– Ты разочаровываешь мня, броктар. Веселье здесь вовсе ни при чем, – хмыкнул Думитур. – Золото! Горы золота и безграничная власть – вот единственная любовь хозяина арены Крактан. Ты удивишься, узнав, насколько может быть азартен нрав слишком состоятельных представителей разумного мира. Ты содрогнешься, когда поймешь, какой безмерно кровожадной способна быть толпа, возжелавшая созерцать жестокое зрелище. Ты не представляешь, что могут предложить в качестве куша беспринципные толстосумы за возможность еще раз узреть на арене обожаемого бойца. И даже если им не удастся поживиться на победе, и фаворит потерпит поражение, любая из этих до нутра прогнивших крыс все равно будет трястись от радости, ведь насытиться кровавым спектаклем – не менее ценный трофей. Все вы теперь игрушки в жестоких, жадных до чужих страданий руках…

Вдруг Думитур резко пригнул голову и замолк.

– Слышите? – растревожено зашептал он. – Началось. Вскоре они придут за первыми из вас.

Едва завершив предостерегающую фразу, калека развернулся и торопливо зашагал к своей коморке. Я насторожился. Через стены, наполняя серое пространство незатейливой однообразной мелодией, по-прежнему просачивался далекий шум водопада, а спустя миг терялся среди гулких завываний сквозняков, блуждающих по темнице, точно души безвременно загубленных пленников в поисках выхода. Слышался шелест отрывистого бормотания. Моряки и кабацкая прислуга как можно тише переговаривались между собой. Одни сетовали на злой рок, прочие обсуждали нелепый план побега и спасения сотоварищей, а кто-то и вовсе, решив, что перед смертью надышаться никак не удастся, беззаботно валялся на боку и, предавшись ленивой дреме, оглашал тюремные закоулки мерным сопением и храпом.

Различить в такой какофонии что-либо еще было трудно. Тогда я прикрыл глаза, сконцентрировался и весь превратился в слух. В прежнюю передрягу под Висмутовыми столпами подобный трюк, ни больше, ни меньше, спас наши с Тамиором шкуры от вечного блуждания по магическому лабиринту. Да и, впрочем, раз от раза неплохо пригождался на охоте, когда требовалось выследить хитрую юркую добычу в сумерках или по звуку определить примерное расстояние до ближайшей реки или ручья. Вот и теперь, стоило мне дать волю незаурядному таланту, как суета тут же стихла, и я всем своим нутром почувствовал отдаленный вибрирующий грохот тугих барабанов и слившийся воедино многоголосый рев разгоряченной толпы. Гвалт воплей полнился несдерживаемой злобой, жестокостью, разбитным азартом и привкусом безрассудной власти.