– Да, и умны, – согласился Эолейр. – Многое из того, что они говорили, я не понимал, но, думаю, никто из нас еще не видел сражения, подобного тому, которое состоится у стен Наглимунда.

Его слова заинтриговали Изорна, и он приподнял бровь:

– Похоже, это из тех историй, которые лучше рассказывать с чашей вина в руке, но я буду рад услышать ее в любом случае. Если мы выживем, нам будет чем порадовать наших внуков.

– Если мы выживем, – повторил Эолейр.

– Давай пойдем быстрее, – весело предложил Изорн. – Я чувствую, как меня одолевает жажда.

На следующий день они пересекли Иннискрич. На поле сражения, на котором Скали одержал победу, а король Ллут получил смертельную рану, все еще лежал снег, всюду виднелись небольшие холмики, тут и там валялись ржавый металл или древки сломанных копий. Хотя многие тихо произносили проклятия или молились, никто из эрнистирийцев не хотел задерживаться там, где они потерпели столь сокрушительное поражение и погибли многие их соплеменники. Для ситхи это место не имело особого значения, большая армия быстро его миновала, и они двинулись дальше на север, вдоль течения реки.

Река Баррейлеан отмечала границу между Эрнистиром и Эркинландом, народ Утаниата, живший на восточном берегу, называл реку Зеленым Бродом. В те дни вдоль ее берегов селилось совсем немного людей, поэтому водилась рыба. Погода стала теплее, но Эолейр видел, что земля выглядела безжизненной. Те немногие, кто уцелел, влачили жалкую жизнь у южных окраин Фростмарша, а теперь попросту бежали перед приближавшейся армией ситхи и людей, они не ждали ничего хорошего от новых, закованных в доспехи захватчиков.

Наконец, после недели, прошедшей после того, как они покинули Над-Муллах, – даже когда ситхи не особо спешили, они двигались быстро, – армия перешла реку и углубилась в Утаниат, восточную оконечность Эркинланда. Здесь все вокруг было однообразно серым. Густые утренние туманы, которые стелились по земле, когда они скакали по Эрнистиру, больше не исчезали с восходом солнца, и армия, словно души умерших в загробной жизни, двигалась от рассвета до заката в холодной влажной дымке. Казалось, страну окутал похоронный саван. Воздух был таким морозным, что холод проникал до самых костей Эолейра и его спутников.

Вокруг царила почти мертвая тишина, которую нарушали лишь шорох ветра и приглушенный стук копыт, здесь даже не пели птицы. По ночам, когда граф вместе с Мегвин и Изорном жался к костру, тяжелая неподвижность нависала над всем миром. Казалось, как сказал однажды вечером Изорн, они пересекают огромное кладбище.

С каждым днем они все дальше углублялись в бесцветную, лишенную радости страну. Риммеры Изорна молились и часто делали знак Дерева, между ними без особой на то причины постоянно вспыхивали ссоры. Эрнистирийцы Эолейра в меньшей степени поддавались мрачному настроению. Но даже ситхи казались более сдержанными, чем всегда. Нескончаемый туман и неприятная тишина делали все их усилия лишенными смысла.

Эолейр обнаружил, что надеется скоро увидеть хоть какие-то следы неприятеля, он уже не сомневался, что дурные предчувствия, нависшие над жуткими, безлюдными землями, более коварный враг, чем любое создание из плоти и крови. Даже ужасающе чуждые норны были предпочтительнее, чем путешествие через этот потусторонний мир.

– Я что-то чувствую, – проговорил Изорн. – Что-то укололо меня в шею.

Эолейр кивнул, но тут же сообразил, что сын герцога не может его видеть из-за тумана, хотя он ехал совсем рядом.

– Да, и меня тоже, – признался Эолейр.

Прошло девять дней после того, как они покинули Над-Муллах. Либо погода ухудшилась, либо зима не уходила из этой небольшой части мира. Землю покрывал снег. По обе стороны дороги, поднимавшейся на невысокий холм, лежали высокие сугробы. Слабое солнце давно исчезло за тучами, день выдался отвратительно серым, и им уже казалось, что они больше никогда не увидят сияния дня.