– Дурные новости, мой повелитель.

– Говори же. Так и быть, я не стану казнить тебя.

– Милость твоя безгранична, о гроза всех гяуров! – Гонец поднял голову, обнадёженный словами Тамерлана. – Тохтамыш, сын шакала и выродок кобры, Тохтамыш, самим шайтаном поставленный склонять голову пред сапогом нечестивца, собрав несметное войско, выступил на Итиль[12]. С ним князья руссов. Как говорят, Тохтамыш обещал им, что если вернет себе трон Золотой Орды, на веки вечные передаст все права на земли руссов великому князю Витовту.

– Не тот ли это Витовт, – мрачнея на глазах заговорил Тамерлан, – которого Удэгей, племянник мой, разбил на Ворскле и заставил бегством спасать жизнь свою?

– Тот самый, о, владыка правоверных.

– Вот видишь, мой брат василевс, излишнее милосердие пагубно для слабых умов и неокрепших душ. Когда-то хан Тохтамыш прибежал ко мне, как избитый щенок, спасаясь от родичей своих, лишивших его и отчего дома, и воды, и табунов – всего, чем он владел. Я принял его как сына, держал возле сердца. Я дал ему в управление города и земли, научил воевать. Я выковал клинок из сгибаемой ветром тростинки. Какой же благодарностью ответил мне этот хан? Этот негодный потомок великого Чингиза? Он напал на меня, точно я когда-либо был врагом его. Я преподал ему урок и хотел верить, что Тохтамыш уразумеет его и придёт, склонив голову и раздирая ногтями грудь. Но нет, он предпочёл вылизывать блюда и глодать кости за никчемным князем гяуров. А теперь вот снова поднял оружие на меня, своего благодетеля!

Железный старец сжал кулаки и где-то вдали, точно заплутавшее подразделение разбитой армии, в небе показалась черная грозовая туча. За горизонтом блеснули зарницы молний.

– Удэгею следовало бы изловить змеёныша после сечи на Ворскле и задавить его.

Тамерлан бросил яростный взгляд на стоявшего рядом императора:

– Знаешь, брат мой василевс, как у нас поступают с изменником? Мы кладем его на живот, садимся сверху, обхватываем рукой за шею и тянем голову назад, пока не сломается хребет.

Мануил нервно сглотнул. Не то чтобы ему никогда не приходилось видеть казни, но никогда прежде он не слышал, чтобы об умерщвлении ближнего рассказывали с таким радостным воодушевлением.

– Так умрет и сам Тохтамыш, и все, кто пошёл за ним, – с мрачным упоением продолжал Тамерлан. – А потом мы отрубим головы, и я велю сложить из них минарет. Он воздел к небесам пальцы, унизанные перстнями, и Мануилу показалось, что в одном и них – массивном золотом кольце с рубином на левой руке, сполохом отразилась приближающаяся молния. Раскат грома вторил словам завоевателя.

– Готичненько, – почтительно отозвался Лис на канале связи. – Со спецэффектами у него круто поставлено. Хасан, как «о, великий» делает эти фокусы?

– Пока не знаю. Но впечетлён.

– Не то слово. Голливуд нервно дымит мариванной в своём ещё не открытом углу.

– Отправляйся на берег, – Тамерлан обратил на гонца ледяной взор, – скачи к Удэгею. Пусть возьмет два тумена и расправится с этим отродьем шелудивого ишака. Пусть из головы Тохтамыша сделают чашу для пиров, и, оправленную в серебро, привезут ко мне.

– Слушаю и повинуюсь, мой господин, – с облегчением склонился гонец.

– Спеши же! Фирман с моей личной тамгой Удэгей получит до исхода дня.

Эгейское море встречало эскадру безмятежной синью вод, бездонной синью неба и ласкающим ветерком. Казалось, бури никогда не тревожили этот райский уголок. Жители островов, то и дело мелькавших по правому и левому борту, с ужасом глядели на проплывающие мимо корабли. Всякому, жившему здесь, было известно, что время от времени император высылает эскадру, чтобы покарать сарацинских пиратов, а заодно и проверить, нет ли чего интересного на окрестных берегах. Но такой огромной эскадры не видели даже старики. Наблюдая сотни парусов на горизонте, местные жители судачили о том, куда же на сей раз отправляется императорский флот. Но самые дерзкие предположения оставались досужими измышлениями, не находя ни единого подтверждения.