Путь всадников лежал на север. Теперь пустошь находилась справа и слева, а впереди, на севере, простирались темной полосой Черные болота, суровое место, не предназначенное для жизни живых существ. Пока странники не выехали за пределы пустоши, еще кое-где встречались лачужки глиномесов, лепивших камень из бурой глины, да песчаные норы, откуда добывают коричневый песок.

Первым нарушил молчание Синигир:

– У меня нет оснований не верить тебе, углежог, но я согласен со звероловом: я тоже верю только своим глазам. Увижу портрет – буду думать.

– Можешь спросить у тетушки. Она-то точно знает, – подсказал Тимша.

– Если попаду к ней, – буркнул охотник, – не забывай, куда мы едем.

Он помолчал минуту, а затем, обращаясь к юноше, заметил язвительно:

– Когда нужно рассказать что-то важное, некоторые вдруг предпочитают помалкивать. С чего бы такая скрытность?

Тимша оглянулся, поискал глазами того, кому предназначены язвительные слова Синигира. Не найдя никого, пожал плечами и продолжил созерцать окрестности.

В полдень путники сделали привал, пообедали остатками завтрака, причем Тимша мысленно поблагодарил охотника за то, что они не остались голодными.

Солнце клонилось к зениту, время от времени прячась за облаками – непременными спутниками пустоши. Мрачные просторы навевали уныние. Даже Тимша не тревожил спутников вопросами и ответами, хотя и не переставал вертеть головой по сторонам. Но ничего замечательного не происходило: ветер, не встречая препятствий, гулял по бурой пустыне, редко встречающиеся чахлые кустики протягивали веточки к солнцу, которое не спешило дарить им свет и тепло, скупилось, словно затаив обиду на эти земли. Но даже они, эти лучи, не оживляли окрестности, напротив, вспыхивая, яркий свет вдруг окрашивал Бурую пустошь странными цветами: желто-серым, темно-коричневым или грязно-розовым. Эти превращения не слишком радовали глаз, скорее, угнетали.

Постепенно подкрадывались сумерки, ложились сизые тени.

– Моя Рожка притомилась, – поглаживая лошадь по шее, пожаловался Тимша.

Он начал отставать и, как ни понукал кобылку, та шла все медленнее.

– Рожка не привыкла много двигаться, – объяснил зверолов товарищам, – я ведь не часто езжу.

– По ней видно, – кивнул на толстушку Синигир.

– Кажется, харчевня, – показал вдаль Мур.

Зверолов и углежог присмотрелись: действительно, у чахлого деревца пристроилась одинокая хибарка – харчевня под совершенно не подходящим названием «Веселый привал». Помещение ее обветшало как снаружи, так и внутри. Посетителей в харчевне не оказалось, потому путешественников встретили любезно: хозяин, кланяясь, широко отворил дверь, и пока гости рассаживались, осматривались, поспешно затопил печь.

– Чем дальше от холмов, тем худее хозяева, – прошептал Тимша, кивая на сгорбленного старика, не похожего на румяных толстых владельцев подобных заведений, расположенных ближе к холмам.

Не только Синигир, но и Тимша, побывавший уже не в одной харчевне в последнее время, разочарованно вздохнул, когда хозяин поставил на стол еду.

– Да, негусто, – взяв хлеб и кружку с водой, проговорил юноша.

– Хозяин! – позвал Синигир, глотнув воды и поморщившись.

– Напрасно ты его зовешь, – покачал головой углежог, – мы ведь въехали очень глубоко в Бурую пустошь – он не сможет достать ничего лучше в этих местах.

– Откуда ты знаешь, зачем я его зову? – не скрывая раздражения, спросил охотник.

Тимша на слова Синигира только улыбнулся.

Явился хозяин. Синигир измерил старика оценивающим взглядом с головы до ног и остался недоволен осмотром. Охотник уже почти готов был отпустить беднягу, но, наткнувшись на заинтересованный взгляд зверолова и, как ему показалось, насмешливый – углежога, спросил: