Неизменно, после долгих отлучек, Лаврентий Митрофанович божился, что больше не оставит их одних. Борис и Арина целовали его в обветренные щеки, но клятвам не верили. Знали, пройдет месяц, другой, и Лаврентий Приморский вновь отправится в тайгу, чтобы побороть свою печаль, чтобы научиться жить по-другому…

Борис перевернул страницу фотоальбома. Посмотрел на прабабушку Арину в окружении детей, улыбнулся. Как удивительно похожи их судьбы. Арина Лаврентьевна Приморская вышла замуж в восемнадцать лет за красавца гусара Андрея Данилина. Родила шестерых детей: Фёдора, Клавдию, Илью, Григория, Михаила и Ксению. А Борис Лаврентьевич Приморский семьей так и не обзавелся. Он повсюду сопровождал сестру, нянчился с малышами. И здесь на фотографии он сидит по правую руку от Арины, обнимая маленькую Ксению, похожую на куклу. Бабушка Клавдия объясняла кукольность младшей сестры Ксении неизлечимой болезнью. Девочка была парализованной от рождения. Пять лет она безмолвно смотрела на мир, впитывая звуки, запахи, краски. А за день до смерти поднялась на ножки, всплеснула ручонками и запела ангельским голоском. Слова ее песенки никто не понял. Но нехитрая мелодия навсегда осталась в памяти Клавдии Андреевны, став молитвой, которой она приветствует новый день, с которой отходит ко сну.

– Мы так обрадовались, когда Ксения запела, – вспомнил Борис слова бабушки Клавдии. Перед внутренним взором возникло ее лицо. В сознании зазвучал ее негромкий голос:

– Мы были уверены, что теперь все пойдет по-иному. Что теперь вся наша жизнь станет другой, но… Смерть Ксении потрясла нас. А потом неприятности повалились на нас, как из рога изобилия. Наша привычная жизнь закончилась. Нас выгнали из каменного дома – раскулачили. Дед Лаврентий усадил нас на телегу и куда-то повез. Мы плакали беззвучно. Жались друг к другу, чтобы согреться. За телегой плелась корова, которую время от времени доил дед Лаврентий. Теплое молоко пахло дорожной пылью и немного горчило. Но мы были счастливы сделать несколько глотков, чтобы утолить голод и жажду. Куда нас везут? Зачем? Скоро ли закончатся наши беды? Никто не знал. Через пару дней нам преградил дорогу военный конвой. Грязные злые солдаты приказали нам возвращаться обратно. Мы обрадовались, а дед Лаврентий строго прикрикнул на нас. Он знал, предвидел, что ждет нас в усадьбе… – бабушка вздохнула. – Наш каменный дом занял красный командир, руководивший коллективизацией. А нам разрешили жить в сарае, где прежде мы держали скотину. Мама разрыдалась в голос. Дед обнял ее, прошептал:

– Потерпи, Аринушка, скоро все наладится. Будет радость и в нашей жизни.

Она вытерла слезы, улыбнулась, принялась обустраиваться. Мы помогали ей, как могли. Прошло несколько дней. Мы стали привыкать к своему убогому жилищу, но произошло новое событие: исчезли дед Лаврентий и дядя Борис. Мама сразу как-то осунулась, постарела, глаза потухли. Мы приставали к ней с расспросами, она только хмурилась, но не говорила ни слова. Неведение было невыносимым. Воспоминания той поры ассоциируются у меня с чувством голода и страха. Животного страха, зарождавшегося внизу живота, и обхватывавшего огненными руками все тело. От этого сознание погружалось в горячечный бред, из которого невозможно было вырваться, высвободиться…

Возвращение деда Лаврентия вселило надежду. Нашей радости не было границ. Мы даже не сразу осознали, что дядя Борис не вернулся. По обрывкам фраз я догадалась, что дед помог ему перейти через границу, что скоро все мы тоже уедем в Китай или Японию, если… – бабушка усмехнулась. – Чуда не произошло. Мы никуда не уехали, не уплыли. Мы остались здесь, в приморье. А дядя Борис, наверное, исчез в уссурийской тайге… Мы долго ждали вестей от него. Не хотелось верить, что он погиб. Дед Лаврентий говорил, что Борис жив, просто весточку нам подать не может, война… Мама тосковала по брату Борису очень сильно. Она почти ничего не ела. Заболела чахоткой. Пришедший в наш сарай фельдшер, сказал, что жить ей недолго. Дед Лаврентий нахмурился.