– Унтер офицер с германского фронта, –  с отчаянной смелостью выкрикивает один из допрашиваемых мужчин, – Георгиевский Кавалер.

– А ну покажи руки, –  подозрительно говорит сидящий рядом с Губером чекист, который до того листал паспорт умершего старика.

Георгиевский Кавалер протягивает ему ладони.

– Мягонькие, сразу видно, что из буржуев, –  зло шепчет чекист.

Губер кивает головой своему подчиненному. Тот выплёвывает, не то, утверждая, не то спрашивая: «Шлёпнуть». Солдаты подхватывают унтер-офицера под руки. Ведут к дальней двери, еле заметной в углу комнаты. Красноармейцы вводят ещё несколько мужчин. Становится трудно дышать. Ужас этих людей передаётся врачам. И в мрачном полумраке вокзальной комнаты пауком шевелится незнакомое, нерусское слово «концлагерь». «А вы, что стоите? Забирайте своего покойника, –  Губер зловеще улыбается, –  Кальченко, Петров проводите врачей. Да, доктор, документ умершего возьмите». Пётр Воровский прячет паспорт в карман. Солдаты, перекинув на плечах винтовки, ведут по вокзальному залу врачей. У Троицкого возникает ощущение, что их тоже арестовали. Но солдаты поднимают с пола труп старика-учителя. Кивают детям: «Пошли». На выходе с вокзала уже стояла повозка с лошадью. «Однако предусмотрительный этот товарищ Губер», –  мелькнуло в голове Троицкого. Солдаты кивнули врачам. Один из них произнёс: «С Богом». И скрылись в здании вокзала. Троицкий взглянул на мальчиков, подумал о своей погибшей семье, и боль, острая как предсмертный крик пронзила его. «Что с тобой?» – испуганно спрашивает Воровский, взглянув на побледневшего товарища. «Отошло, –  Троицкий обнимает за плечи мальчиков. –  Я их возьму с собой. Согласны?» – обращается он к детям. Те робко кивают головами. «Похороним деда. А там, видно будет, –  говорит доктор Троицкий, –  Петя, ты отвезёшь старика?» Воровский молча садится в ногах покойного на повозку. Кучер трогает вожжи. Лошадь, обречённо опустив гривастую голову, застучала копытами по булыжной мостовой.

Мальчиков звали Саша и Петя. Дети спали на полу. Фёдор Игнатьевич выпросил в госпитале больничный матрас, одеяло, пахнущее нечистым телом, и две простыни. Простыни были стираны, на редкость чисты, хотя в них зияли многочисленные дыры. Подушки достать не удалось. Это и были постельные принадлежности мальчиков. Кормились в госпитальной столовой. Детям выдавали одну порцию на двоих – овсянка или серое картофельное пюре. Зато чаю доставалось по стакану каждому и по куску чёрного хлеба. Видя голодные глаза мальчиков, Фёдор Игнатьевич подкладывал от своей порции несколько ложек в их тарелку.

К осени в Ярославле открылись несколько трудовых школ. Старшего, Сашу, как сироту, приняли в школу без проблем. Ему в ту пору было около шести лет. Сработала бумага Троицкого: «жертва белого террора». О «барже смерти» знал весь Ярославль. Позже – ещё событие: вызвали в жилищный совет. Сказали, что идёт уплотнение квартир буржуев. А ему, Троицкому Фёдору Игнатьевичу положена жилплощадь. Троицкий сказал, что при нём дети-сироты. Тут же в соседней комнате оформили опеку. Фёдор Игнатьевич с некоторой иронией подумал: «Вот времена настали. Никакой волокиты и бюрократии». Вернулся в комнату жилсовета. Женщина в красном платке, повязанном на лбу, как с плаката «Долой кухонное рабство», радостно сообщила: «На троих – вместо десяти метров даём комнату в двадцать метров». И как-то ласково взглянула на доктора Троицкого. Доктор вдруг вспомнил, что ему только сорок семь лет. Только или уже? Впрочем, тут же на память приходит строчка, кажется из раннего Чехова: «В пролётку вскочил старик лет сорока». Ухмыльнулся. Уходя, послал женщине воздушный поцелуй. Женщина зарделась ярче своего красного платка. А доктор вдруг разглядел, что красный платок украшает очень милую девичью мордочку. Смотреть своё новое жильё отправились втроем. Младший – Петя держался за руку Фёдора Игнатьевича. Старший – Саша внимательно рассматривал улицы, по которым проходили. Похоже, что-то узнавал. Когда подходили к дому, указанному в ордере, мальчики заволновались. С криком: «Это же наш дом!», бросились к открытому подъезду, помчались вверх по каменной лестнице. Доктор едва успевал за ними. А мальчики уже стучат в резную деревянную дверь, дёргают медную дверную ручку. Из двери высовывается неприбранная тётка, зло спрашивает: «Что надо?» «Это наш дом!» – громко хором кричат мальчики. «Чо, чо? Пошли отселе, –  зло фыркает тётка, и, увидев интеллигентное лица доктора Троицкого, уже не сдерживая себя, орёт, –  чо припёрлись, чо припёрлись! Буржуи недорезанные. Мало вам Леонтьевского кладбища!» Фёдор Игнатьевич опять видит перед собой картину: толпа растерзанных женщин и детей и китайцы, ведущие их на смерть. Ему становится нехорошо. «У меня здесь ордер на комнату, –  тихо говорит он. «Покажи, –  тётка угрюмо рассматривает ордер, зло бурчит, –  лучшую комнату хапают. Вон за кухней, следующая. А я-то думала, моей доченьке Машке с ребятёнком достанется. Из деревни едет». Тётка выдавливает слезу. Стучит осторожно в первую дверь от входа в квартиру. «Сергей Семёнович, тут пришли, на Машкину комнату зарятся, и ордер есть», –  тётка всхлипывает почти натурально. Из комнаты высовывается откормленная морда в полувоенном френче. Зло смотрит на тётку: «Что орёшь как оглашённая!?» «Как же, как же. Вот…» – тётка тычет пальцем в сторону Троицкого. «Коли ордер есть – вот ключ, –  френч протягивает руку с ключом, –  последняя дверь по коридору». Кривя толстые губы, смотрит на свою соседку. А та всё не унимается: «Как же, как же, Сергей Семёнович, товарищ Перегуда, вы ж обещали похлопотать за мою Машку. Я ж вам отрез аглицкого сукна дала на костюм. Моего, царствие ему небесное, Петра Петровича. А тут эта комната уходит в чужие руки». Тётка причитает в полный голос. «Закрой пасть, Дарья, –  сурово говорит мордастый Сергей Семёнович, –  а твоему Петру Петровичу нечего было водку жрать днями напролёт. И отрез твой весь молью потрачен. Выбросил я его на помойку». «Гляди-ка, выбросил. А давеча в чем Вы шли в горсовет. Костюмчик-то из моего сукна», –  уже язвит неугомонная тётка. Дальше – уже за спиной Троицкого непотребный мат Сергея Семёновича. Троицкий шепчет мальчикам: «Заткните уши». Мальчишки хихикают.