Обстановка в комнате напоминает мне одиночную камеру в Петропавловской крепости, куда меня беспокойная судьба профессионального революционера занесла в 1917 году на долгий месяц, до тех пор, пока в феврале не скинули царя.

Скупо здесь, сурово. Умывальник в углу, кран ржавый, но вода из него течет чистая. Стены и потолок выкрашены в ужасный коричневый цвет. Кровать железная, с шишечками – прям богатство, такие в деревнях очень любят. И матрас ничего так, упругий, из неизвестного материала. Тумбочка. Узкий, покосившийся, шкаф. Лампа под потолком без абажура, выключатель – отлично, электричество есть, значит, в этом месте был свой план ГОЭРЛО.

В углу висит полуметровое зеркало, добрая часть внизу, наискосок, сколота. Как же я упустил это из виду? С самого начала нужно было посмотреть на себя, а не любоваться на лампочку Ильича под потолком.

Останавливаюсь перед зеркалом. Всматриваюсь в отражение. Это, несомненно, я. В крайнем случае очень хорошая копия. Только годков на двадцать помоложе и чуть выше ростом, а еще – для своего возраста куда более крепкий, чем был в свое время. Мускулатура крепкая. Оно и понятно. Это фигура человека, никогда не знавшего голода и лишений.

Шрамов нет – тех, которые сопровождали мой путь в жизни, и за каждым из которых стояла своя история из жарких схваток, побед и поражений.

Глаза точно мои, по-цыгански черные, бездонные. О них легенды ходили среди басмачей. «Красный шайтан в глаза посмотрит, душу в плен заберет». Очень надо!

Одежда – о, это отдельный разговор. Темно-синие брюки и такой же пиджак, зеленая рубашка и бабочка вместо галстука. Все из какого-то легкого и, как мне кажется, очень крепкого сукна. И все бы ничего, но на рукавах какие-то кружавчики, воротник в узорах – все какое-то безвкусно затейливое. В такую мужскую одежду раньше суфражистки одевались, когда хотели привлечь к себе внимание. И шляпа еще у меня есть – с узкими полями и серебряной кокардой.

Ох, опять голова закружилась. А еще больше она идет кругом, когда я кидаю взгляд на яркий плакат-календарь с изображением какого-то рыцаря в доспехах и надписью «1979 год – удачный год для Одаренных под знаком Тельца!»

О, не хватает мне сейчас глотка чая – зеленого, ароматного, в пиале. Хотя можно и в железной кружке, лишь бы был.

Оглядываюсь внимательнее. И вижу на тумбочке ждущие меня коробки с чаем, с сахаром. Там же фарфоровая чашка с пошлым изображением сатира и нимфы. Значит, должны быть чайник и примус.

Примуса точно нет. А чайник вон, на подоконнике. И как в нем воду греть? Он из какого-то гладкого полупрозрачного материала и со шнуром-вилкой. Тут же чужая память включается. Оказывается, примусов здесь нет давно. Отмерли за ненадобностью. А чайники на электричестве.

Экспериментирую. Втыкаю вилку в розетку. Нажимаю какой-то рычажок на чайнике.

Получается! Чайник начинает урчать, потом кипеть. В итоге со щелчком выключается.

Заварка. Немножко сахара. Залить кипятком. И вот я уже маленькими глотками отведываю чай – неожиданно ароматный и вкусный. Он меня успокаивает. Помогает систематизировать мысли.

Открываю новый пласт памяти. И знаю, что там хранится что-то донельзя мерзкое.

Так и оказывается. Я, еще недавно старый большевик, непримиримый боец с басмачами… Теперь я барон!

Тьфу, так опозориться на старости лет!

Правда, на настоящего эксплуататора не тяну. Барон по воспоминаниям какой-то вшивый. Почти разорившийся.

Даже не это плохо. Мало ли мы баронов видели, некоторые даже стали нашими советскими людьми, притом достаточно важными. Но то, где я оказался… Это был мир замшелого феодализма с элементами самой оголтелой капиталистической эксплуатации.