Но в 1907 г. владельцы решили снести отель и возвести на том же месте новый «Хоффман» – еще красивее, роскошнее, современнее прежнего. На время строительства бар Мэхони пришлось закрыть, меня уволили. Надо было начинать все с начала.

– Пора тебе вернуться в Европу, малыш, – посоветовал мне как-то вечером великий Билл Коди[3]. – Ты там всех уложишь на лопатки!

Буффало Билл только вернулся из Франции после триумфального турне своего «Шоу Дикого Запада». Старый ковбой рассказывал о том, как прекрасен Париж и как жадно поглощают европейцы все, что приходит к ним из-за Атлантики.

Решение пришло само: я взял от Нью-Йорка лучшее, стал опытным барменом, пришла пора собрать чемоданы и пересечь океан в обратном направлении. Это было не отступление, не возвращение назад, нет. Я прошел высшую точку и хотел упредить падение, скатывание вниз – тем же я буду заниматься и в дальнейшем, вплоть до самой смерти. Билл Коди оказался прав. В Париже все вышло на другой уровень. Европа только открывала для себя коктейли, к которым вскоре пристрастилась. Список ингредиентов казался бесконечным, погоня за изыском стала игрой. Секреты искусства пития я уже знал; а что до секретов приличного европейского общества, то их не так уж сложно было усвоить человеку, рожденному в Австро-Венгерской империи, пусть даже где-то на нижних ступеньках социальной лестницы. По совету ученика Чарли Мэхони Генри Тепе, эмигрировавшего во Францию, я открыл свой первый бар в июне 1907 г. Это был «Брансуик», совсем недалеко от Оперы, на улице Капуцинок, в самом сердце парижского делового квартала, вблизи от многочисленных представителей Нового Света, которые там селились. Американское население Парижа в ту пору составляло около пяти тысяч душ.

Несколько месяцев спустя репутация моего бара достигла заоблачных высот! Каждый вечер молодой помощник управляющего «Клариджа», которого звали Клод Озелло, посылал ко мне своих американских постояльцев – в его отеле селились те, кому «Ритц» был пока что не по карману. Дела шли в гору, но тут разразилась первая война с немцами. В августе 1914 г., заразившись патриотизмом Клода Озелло и свято веря, что нет славы выше, чем отличиться на поле битвы, я записался в Иностранный легион. Маленький австрийский пехотинец отправился служить своей приемной родине – Франции. «Великая война станет безумным приключением, уроком мужества, хмелящим праздником победы», – думал я. Но вместо этого пришлось нюхнуть смерти, ползать по окопам под градом снарядов, прячась от фрицев с их шишковатыми касками. Страх, сводивший кишки судорогой, понос, искалеченные, изуродованные товарищи, прорывная атака под Вими вместе с генералом Петеном, битва при Вердене и бесконечная ротация войск, в стремлении удержать позиции, долгое выживание по горло в грязи и звук трубы, зовущий тех, кто уже не вернется, и колокольный звон в конце войны в память о погибших… И наконец, беспорядочное, растерянное возвращение к жизни.

Что же мне делать теперь, после долгожданного перемирия?

Опять страх, что все рухнуло. Что придется все начинать сначала. Жизнь словно замерла на мертвой точке. Потом, в декабре 1919 г., я встретил Марию – на вечере, организованном Национальным союзом участников боевых действий. Мария Хаттинг, бельгийка, женщина властная, решительная, не красавица, но и не уродина, идеальная женщина-тыл. Она забеременела, мы поженились, и в 1921 г. у нас родился Жан-Жак. Надо было срочно найти работу, и в том же году провидение постучалось ко мне в дверь. В марте я получил французское гражданство, и сразу после, в апреле, меня взяли на работу в «Ритц». Моей задачей было открыть коктейль-бар для состоятельной клиентуры со всего света. Благодарная Родина вознаградила славного солдата.