Владимир Преображенский, автор и продюсер фестиваля «Бархатное подполье»:
Эстетизму в России действительно не везло никогда. Может, климат не тот, может, весь исторический уклад. Особенно не повезло ему в последние 100 лет, когда все эстетское и декадентское с приходом советской власти и вовсе подверглось откровенным гонениям.
В журнале «Цирк и эстрада» за 1929 год (здесь и далее цит. по книге М. Кравчинского «Песни и развлечения эпохи НЭПа». Н.Н.: Деком, 1915. С. 478) читаем очень характерную, возмущенную рецензию критика: «Певица Инна Рович, нисколько не смущаясь, что перед ней находится тысячная аудитория Колонного зала Дома Союзов, с ужимками недавно исполняла непроходимую пошлость о «птичках», «кенгуру» и «милых глазках». Она не исключение. У многих такой же репертуар. А ведь Колонный зал – это рупор для провинции. И на репертуар Колонного зала равняется провинциальный репертуар».
«Мода на грезы о «бананово-лимонном Сингапуре» появилась еще до революции благодаря ариеткам Александра Вертинского, Изы Кремер, песенкам Ильи Ильсарова и Владимира Сабинина». Чуть позже общим местом стало обвинение поэтов и артистов эстрады в увлечении подчеркнуто красивыми образами (как сказали бы мы сейчас, гламуром), надрывной эмоциональностью (тут и сям наклеивался негативный ярлык «цыганщины»), наконец, в «упадочности». Сочетание этих черт в искусстве ничего вам не напоминает? Да, именно! Фестиваль «Бархатное подполье» взял под свое крыло тех артистов и создал культурный оазис для такого искусства, которое без всякого стеснения воспевало именно «кенгуру» и «милые глазки», а исполнение «с ужимками» здесь считалось и считается хорошим тоном и всячески поощряется; искусства, для которого «бананово-лимонный Сингапур», «ночной Марсель» и даже «притоны Таиланда» были куда интереснее заводских труб, эстетики деревенских изб, склонившихся к заросшему пруду березок и всей той клюквы, которая на протяжении многих десятилетий напрямую ассоциируется в массовом сознании и с подлинным (то есть как бы настоящим) искусством, и с истинным патриотизмом.
Если мы возьмем неформальное искусство 1980-х, в частности рок-музыку, то и тут, как мы легко заметим, в настоящих героях всегда ходили «трибуны масс», герои стадионов, которые вели за собой толпы поклонников под лозунгами «мы вместе», «перемен требуют наши сердца» и «предчувствие гражданской войны», а в аутсайдерах находились именно эстеты (а порой и декаденты), чьи творения с точки зрения «чистого искусства» были, как правило, гораздо интереснее. Я имею в виду группы «АукцЫон», «Вежливый отказ», «Джунгли», «Оберманекен», «Николай Коперник». И это было то, что невероятно было интересно мне…
Безработный камикадзе русского рока
Владимир Преображенский,
автор и продюсер фестиваля «Бархатное подполье»:
Если ради смеха мы возьмем такое явление, как декаданс, и упрямо проведем линию преемственности от французских символистов, от «проклятых» поэтов через эпоху джаза, европейский экспрессионизм, «битников» на российские просторы конца XX века, конкретнее – на отечественную рок-музыку, то мимо такой персоны, как Владимир Веселкин, нам, конечно, никак не пройти (в этом же ряду, к слову, нельзя забыть про «Апрельский марш», «Оберманекен», «Колибри» и Наталью Медведеву).
Стоит ли уточнять, что выдает в Веселкине декадента?
Вы, разумеется, подметите и любовь к Марлен Дитрих, и всевозможные боа, грим, да и общий образ «дитя порока»… Но это внешнее, а не менее важное – внутри.
«Я сам не понимаю, что я за животное», – поет Веселкин в одной из песен. Много ли вы знаете людей из балетной среды, пришедших в рок-музыку? То-то! Поэтому закономерно, что Веселкин в 1980-е влился в ряды самой нетипичной группы ленинградского рок-клуба – «АукцЫон». Однако своим – не по духу, а, правильнее сказать, по эстетике – Веселкин в рок-н-ролле так и не стал. Его все время тянуло в какие-то иные сферы.