– Нет. – Хвостатый ефрейтор совсем увял. – Оно у вас священное. Пока не увижу или не дотронусь, не ощущаю. Зато ожоги от касаний до сих пор болят.

Черт показал руки, но люди не распознали впотьмах волдырей на розовых ладошках и подпалин на шерсти.

– Да, ты здорово тогда схватился и орал, как ошпаренный, – припомнил Коля.

– Все, кончайте болтать. Аршкопф, вольно. А мы с тобой, Лавочкин, будем готовиться к ночевке. Только отъедем подальше. Я так понимаю, кобель исчез. А он вряд ли маг. Стало быть, тут нехорошо, нечисто тут.

Луна, прикрытая легкой пеленой облаков, немного освещала тракт. Проболтавшись в повозке еще полчаса, путники свернули с дороги и разбили лагерь за огромным валуном.

Место было удачным. Рядом оказался пруд, вокруг нашлось много сушняка. Костер получился добротный.

Распрягли кобылку, напоили, привязали пастись. Спать решили в телеге. Съели по цыпленку, выпили пива (теперь Лавочкин имел право на употребление этого живительного напитка) и улеглись, укрывшись сворованными у Гюнтера с Петероникой одеялами.

– Павел Иванович, – сказал солдат. – У меня есть предложения по защите от убийц.

– Завтра, рядовой. Отбой. – Дубовых зевнул.

Спалось превосходно.

Побудка была внезапной, словно смерть от упавшего метеорита.

– Попались, голубчики! – протянул громкий мужской голос. – И не совестно вам, а?

Прапорщик и солдат подскочили.

Телегу окружили четыре человека на вороных лошадях. Люди были облачены в доспехи и вооружены.

Коля вдруг понял, что он слишком молод и хорош, чтобы умереть.

Палваныч пришел примерно к аналогичной мысли.

Сражаться было положительно нечем.

Существуют различные точки зрения на то, с какой скоростью распространяется слава. Некоторые наблюдатели полагают, что дурная слава разлетается быстрее доброй. Другие возражают, дескать, качество славы не оказывает влияния на ее скорость…

Примечательно, что никто из экспертов не отдает предпочтение доброй славе.

– Кто такие? – спросил у Палваныча с Колей человек в дорогих латах.

Отчего-то он предпочитал ездить в глухом, наподобие турнирного, шлеме.

– Пауль и Николас, – сказал прапорщик, пока солдат придумывал новые имена.

– Пауль… Николас… А! Это те самые, которые навели шороха у Косолаппена? – расхохотался главный. – Так это вы испугали барона до полусмерти? И чуть не устроили бунт у слабака Лобенрогена…

Троица сопровождавших рассмеялась вместе с начальником.

Лавочкин разобрался, кто среди них кто.

Говоривший был аристократом. На кирасе красовался герб: перекрещенные лук и колчан, полный стрел, на фоне развернутой веером колоды карт.

Трое остальных находились в услужении. Они и держались попроще, и одевались значительно беднее. На их головах не было шлемов.

– Мы бывали в тех краях, только хрен ли ржать-то? – уклончиво прокомментировал смех незнакомцев Дубовых.

– Трепещи, смерд, когда открываешь рот в присутствии герцога Унехтэльфа![9] – напыщенно сказал один из сопровождающих.

– Скорее всего, это не те самые четыре всадника, – шепнул Коля Палванычу.

– Эй, о чем вы там шепчитесь?

– О погоде, блин, – процедил прапорщик.

Герцог чихнул, ударяясь лбом о внутреннюю поверхность стального головного убора.

Лавочкину доводилось кричать в шлеме, он знал: сейчас Унехтэльф наверняка оглох.

Аристократ завопил: «Платок мне!» и с трудом сорвал шлем с головы.

Да, в Колином представлении герцог действительно был поддельным эльфом. Фиолетовокожая голова с острыми ушами, ирокезом белых волос и острым подбородком совсем не вязалась с привычным нашему современнику образом бессмертного. Вместо европеоида с чуть заостренными ушками и талантом пулеметной стрельбы из лука Палванычу и солдату подсунули сопливого уродца, злобно зыркающего черными глазами.