– Да, мистер Грин.

Мой начальник вечно пах табаком и дешёвым одеколоном, но при этом считал, что у него есть моральное право поправлять мою форму, трогать за плечо, если «подавлена», и вечно смотреть, как будто я блюдо дня.

А клиенты…

– Сладенькая, можно мне твой номер вместо чека?

– Официантка, вы всегда так медленно обслуживаете или только меня игнорируете?

– Лея, ты снова не предложила VIP-зал господину Хендерсону. Мы ж не хотим терять важных клиентов, верно?

– Нет, мэм. Не хотим.

Я улыбалась. Всегда.

Когда хотелось закричать, когда ноги гудели, когда бывший писал мне “ты всё равно никому не нужна”, а мама присылала голосовуху на 2 минуты о том, что я опять всё делаю не так.

Я глотала.

Улыбалась.

Наклонялась чуть ниже, чтобы не злить начальство.

Говорила «не переживайте, я всё исправлю», даже если они были неправы.

Потому что у меня не было выбора.

Сейчас я лежала в кровати в доме с трещинами на стенах и с мебелью, которую можно было считать антиквариатом.

Но я проснулась – впервые за долгое время – без будильника, без ощущения, что меня сейчас будут ломать и подчинять.

И да, я вчера уставилась в глаза мужчине, который мог раздавить взглядом.

Но не потому что хотел сломать – потому что он сам был сломан.

И я видела это.

И, может, именно поэтому меня к нему и тянуло.

Я стояла за стойкой, под фальшивой уверенностью и настоящей паникой.

Один раз уронила бокал, два раза перепутала заказ, трижды чуть не послала клиента, но… выжила.

И даже, кажется, не облажалась до точки невозврата.

Роман почти не говорил.

Он просто смотрел.

Из тени. Из угла.

Иногда кивал, если всё было норм. Иногда хмурился, и у меня внутри сразу всё сжималось.

Но ближе к полуночи… я начала кайфовать.

Мужик с гитарой запел у окна, кто-то смеялся, девушка рядом села на стойку и щёлкала пальцами под музыку.

А я наливала коктейли, шутила с парой девушек, ловила атмосферу.

И ловила взгляд.

Тот самый.

Тёмный, колючий, опасно-спокойный.

Роман смотрел, как будто не понимал, как чёрт возьми, я сюда попала.

И почему мне не страшно.

***

Она была чересчур.

Чересчур громкая.

Чересчур дерзкая.

Чересчур живая.

Роман не любил «чересчур».

Он любил порядок, тишину, понятные правила.

А она…

Она ворвалась за стойку, как ураган, вцепилась в шейкер, как будто родилась с ним в руках, и глянула на него, как будто знала все его слабые места.

Она была неуклюжей. Не знала, где что лежит. Пару раз чуть не сбила полку локтем.

Но она дышала этим местом, как будто уже принадлежала ему.

Роман стоял в тени, наблюдал.

Молча.

И впервые за долгое время в его голове не было хаоса.

Только одна чёткая мысль:

Если она останется – бар оживёт.

Если она уйдёт – опять будет пусто.

Он не хотел этого признать.

Но уже поздно.

_>Роман

Я не люблю, когда трогают мои вещи.

Тем более – когда лезут в бар.

Тем более – когда делают это с улыбкой до ушей, в цветастой майке и с голосом, который слишком звонкий для этого города.

Она вошла, как будто её звали.

Как будто не сомневалась, что справится.

Как будто знала, куда идёт.

Я видел таких.

Девочек из больших городов, с идеей начать «новую жизнь».

Большинство из них сливались после первой же смены, когда кто-то грубо бросал сдачу или хлопал по заднице.

Но не она.

Она злилась.

Огрызалась.

Ошибалась – но не сдавалась.

Я стоял в углу, пил чёрный кофе и наблюдал, как она – как будто на спор – вписывается в ритм бара.

Как будто всё это – её сцена.

Она не знала, где что лежит, но импровизировала.

Шутила с клиентами. Ловила кайф.

И при этом… смотрела на меня.

Я не привык, чтобы на меня так смотрели.

Не как на босса, не как на угрозу.

Как на мужчину.

Чёрт.

Меня это бесило.