– Я им выпишу, я им выпишу, прохвостам, другое!.. – бросила сердито Гвоздина, и её серые выпуклые глаза слегка потемнели. Даже когда она гневалась, то и тогда её лицо выражало непоказное добродушие, и гнев сменялся иронией.

Гвоздина хлопнула дверью кабинета, провернула ключ, на этот раз она его вытащила, полагая, что теперь сюда вернётся не скоро, поскольку нужно самой стоять и наблюдать за выгрузкой стирального порошка, чтобы ни в коем случае не растаскивали на сторону. Ведь Цветков на выгрузку смотрел сквозь пальцы, ему бы дождаться выпивки, а следить за порядком не в его характере. Впрочем, за порошок он не отвечал, и лишь мог организовать разгрузку. Хотя кто и за что у нас отвечал персонально? Как что-то случится, то виноватый не находится.

Уже сколько раз Гвоздина выговаривала Цветкову, чтобы тот не вёл себя со слесарями панибратски. Но это назидание не шло тому впрок; всё равно почти ежедневно распивал с ними вино; даже иной раз в картишки перебрасывался, поэтому трудно было отличить подчинённого от их начальника.

– Александр Кириллович, когда у нас будет электрик, ну совсем в бане стало темно, хуже, чем в подвале, – они как раз проходили по затемнённому коридору, где светила посередине всего одна тусклая, донельзя грязная лампочка. А другие плафоны из матового стекла давно погрузились во мрак, и под потолком лишь мерцали белыми пятнами.

– Понимаете, я уже достаточно учёный, кого зря брать не хочу, – ответил Цветков. – А порядочного, сами знаете, сколь нелегко к нам заманить маленьким окладом.

– В таком случае, поручите слесарям работу электрика. Неужели так трудно вкручивать лампочки? А то скоро клиенты перестанут к нам ходить или хлынут на нас их жалобы. Вы хоть об этом подумали, кому нужны неприятности? Или вы только о своих машинах думаете? – она остановилась и так лукаво взглянула на Цветкова, что тот невольно крякнул, вобрав голову в плечи.

– Это, конечно, ваша правда, но слесарей просить на это я не вправе. Допуск нужен. Забудут выключить напряжение. Полезут под градусом, да ещё кого-то током убьёт, а кому тогда перед законом отвечать? Нам с вами! Вот какое поганое дело. Так они, парни, не дураки. Втихарях-то я их прошу, и своей головой рискую. За десяток вкрученных лампочек всегда просят отгулы, особенно Трухин. Ему, понимаешь, клубничкой надо поторговать или цветочками…

– Вот какая беда, всюду свои прерогативы, что ты сделаешь с такой жизнью! – сокрушённо посетовала Гвоздина.

– А вы бутылку им посулите, так мигом станет везде светло! – усмехнулся широко Цветков.

– Ну, за бутылку и поп, поди, от Бога отречётся, – мрачно пошутила она. – У нас без бутылки дела никак не идут, что за смазочное время настало? И вижу, что вы с ними заодно…

– Да, такая вот жизнь пошла – не нами придумано!

– А тогда кем же? – бросила та с вызовом. – Ну ладно, вы идите, идите, а я пока загляну в буфет…

И Цветков грузно поковылял в одиночестве дальше к заднему выходу из бани, где во дворе около машины, гружёной стиральным порошком в бумажных мешках, сгрудились люди, поджидая Цветкова.

Когда он, наконец, показался из тёмного проёма бани на солнечном дворе, к нему с ходу подлетел Крайнев:

– Кириллович, получилось, мама согласна? – протарахтел он, сверкая алчно плутоватыми глазами.

– Вот сейчас она сама подойдёт, и потолкуйте с ней ладком, – как бы недовольно проворчал Цветков. – Чего стоите – давайте носить, всё равно она с вас не слезет!

– На халяву я не буду, не дурак! – отрезал Трухин.– Сколько можно…

– Братцы, сейчас я попробую маму уломать! – вскричал Блатов сиплым тенором, и ретиво потрусил в баню, вобрав голову деланно в плечи, строя из себя некоего заштатного шута.