о колониальных чиновниках, которые за одну и ту же работу платят неграм меньше, а белым больше;

о принудительном труде туземцев – ведь они предпочли бы жить размеренно, как привыкли, а не надрываться за гроши;

о туземках, которых насилуют белые, и об унижении их мужей;

о порках;

о подростках, которых кастрируют за воровство;

о том, как увечат местных вождей;

о том, как истребляют коренных жителей…

– …Вот что творят с неграми в колониях, – подытожил хозяин.

Матрос-сенегалец, казалось, был совершенно раздавлен этим чтением. Хозяин говорил дальше, теперь уже об Африке для африканцев, о правах негров, после чего вдруг принялся петь дифирамбы американской культуре. Из Америки он вернулся, вдохновленный двумя причудливо ужившимися в нем идеями: движением Маркуса Гарви «Назад, в Африку» и великолепием американского прогресса. Свою речь он заключил по-английски, обращаясь к тем из слушателей, кто говорил на этом языке:

– В Америке у негров есть шанс. Вот что пытается вдолбить им в головы Маркус Гарви, да только они всё пропускают мимо ушей…

– Да что за глупости! – воскликнул Банджо. – Гарви и был тот единственный ниггер с шансом улучшить жизнь себе и всему народу – славно же он им воспользовался, угодив в тюрьму! Гарви вытащил билет белого человека и профукал его. Белый спустил ему веревку – знай себе хватайся да лезь наверх, так нет же, он скрутил петлю и повесился. Когда одна белая морда уступает другой место под солнцем – ясное дело, имеется в виду, что тот второй это оправдает, выбьется в губернаторы или президенты, а когда удача выпадает чернокожему – говорю вам, шеф, – пожалуйста, Гарви и не заслужил ничего, кроме как хорошего пинка под зад, что, собственно, и получил.

– Гарви был что надо для всех негров, – повернулся хозяин к Банджо. – Для американских, для европейских, для африканских. Ты понятия не имеешь, о чем болтаешь. Вот почему французы и британцы не давали газете Гарви, «Негритянскому миру», ходу дальше Африки. Всё потому, что он у них пытался оттяпать больше, чем они готовы были давать.

– Не так уж много ему и досталось, как по мне, – сказал Банджо. – Он небось мнил себя, вот как вы его мните, эдаким Моисеем, или Наполеоном, или Фредериком Дугласом, а сам был обыкновенный дурень, ниггер с луженой глоткой.

– Вот из-за таких, как ты, негры и в жопе, – ответил бармен. – Никакого уважения к тем, кто пытается вытащить народ из болота. У американских негров есть такие возможности, которые никому из наших во всём мире и не снились, да только большинству из них наплевать, знай себе языками чешут и в ус не дуют, вроде тебя.

Банджо причмокнул и, глядя на бармена, скосил глаза к носу.

– Ладно, приятель, погнали отсюда, – сказал он Рэю.

На улице он заметил:

– Надо же, прибрал к рукам заведение, а сам весь исхудал, ни дать ни взять комар. Видал, как щеки ввалились! Небось так трясется над деньгами, что и на склянку меда не разорится. Но ты-то что ж отмалчивался, Рэй? Я-то думал, у тебя в кончике мизинца больше мозгов, чем у двадцати ниггеров вроде этого, который только-только из джунглей выпрыгнул.

– Я предпочитаю слушать, – откликнулся Рэй. – Знаешь, когда он читал эту газету, мне казалось, что я слушаю про Техас или Джорджию, только по-французски.

– А ты, красавчик прилизанный, – захихикал Белочка. – Видал, что у него на голове? Вся шевелюра выпрямлена, волосок к волоску!

– Всё одно, с первого же взгляда видать африканского негра, – презрительно заметил Банджо. – Племя мумба-юмба как есть!

– Перестань! – сказал Рэй. – Что ты, Банджо, тявкаешь, как гиена! Он такой же, как и прочие негры из Штатов и из Вест-Индии.