Судно Имбирькова друга славилось своим хлебосольством на весь пляж, так что не только Мальти и компания стягивались туда столоваться, а многие обитатели пляжа, и белые, и цветные. Несколько десятков.

Когда офицеры и матросы заканчивали трапезу, приятель Имбирька принес остатки оголодавшим людям, дожидавшимся на палубе. Отличная еда, да много – целые две кастрюли. Большущие толстые ломти вареной говядины, здоровенные отварные картохи, прямо целиком, свинина с фасолью, салат.

Все набросились на еду, как скоты; они грубо пихались и огрызались друг на друга – каждый хотел первым запустить руку в кастрюлю. Пока они набивали брюхо, чавкая, хрюкая, рыгая, издавая прочие омерзительные звуки, точно животные, и размазывая пищу по лицу, юнга приволок еще одну большущую кастрюлю, на этот раз со сладкой кашей, и поставил на палубу. В следующую минуту кашу уже брали штурмом. Какой-то армянин подставил подножку здоровенному блондину-скандинаву, похожему на полярного медведя, вывалявшегося в грязи; тот полетел кувырком и впендюрился прямо в кашу своей вшивой белобрысой головой. Блондин поднялся, запустил сальную чумазую лапу в кастрюлю, набрал каши полную горсть и шмякнул ею армянину в лицо. Началась настоящая свалка; кашу опрокинули, картофелины разлетелись по всей палубе, а Белочка воспользовался случаем, чтобы заехать куском мяса по морде малому из Бенина, которого ненавидел.

– М’л’дчага, Б’лочка! – завопил Мальти. – П’крми его как след’т!

Банджо стоял в стороне, наблюдая за mêlée[7] с гадливостью и гневом. Насмешливо взглянув на обитателей пляжа, мимо прошел долговязый, не по возрасту сморщившийся офицер и направился к камбузу. Кок, полнотелый, могутный шоколадный негр, вышел на палубу.

– Ну и говнище вы, ребята, – сказал он. – Зря на вас только провизию извел. Помои – и то вам жирно будет. Сосали бы лапу – и ладно.

Но они уже опять уплетали за обе щеки, подбирая с палубы картошку и ошметки мяса и сгребая остатки каши.

Банджо двинулся к трапу, и Белочка окликнул его:

– Эй, ниггер, а тебе не охота разве припрятать под рубахой что-нибудь из этого добра?

– Вот эту дрянь, которую вы всю перетоптали, пока грызлись? – отозвался Банджо. – Вам, объедалам, она, может, и годится, а для моего брюха такая жратва тяжеловата. В рот не полезет.

Покончив с едой, люди покинули палубу – как были, самыми что ни на есть друзьями, бродягами-побратимами. Стычки и ругань были для них естественны, так же как еда, выпивка, танцы, сальности, – это нисколько не вредило царившему надо всем этим духу товарищества.

Мальти и компания подхватили на пляже Банджо и отделились от остальных. Теперь их целью было найти какой-нибудь удачно расположенный бочонок, чтобы к нему присоседиться и без помех хорошенечко накатить.

– В ентой пл’жной ж’зни все на ‘дин лад, – обратился Мальти к Банджо. – При’ыкнешь и ‘сю вот енту спесь как р’кой сымет.

– Есть, слышь, и такое, к чему тут кое-кто привыкать-то не собирается, – отозвался Банджо. – Я слыхал, как тот офицер сказал про вас: вот ведь, мол, гребаная прорва мерзких ниггеров, – и я, блин, не хочу к такому привыкать. Вы, ребята, не хуже моего знаете, что белые люди думают про черных, и вам стоило бы держаться получше, когда они вас зовут на свои суда, чтоб вы за ними подбирали чертовы объедки. Я, как вы, перекати-поле, но только я никогда не дамся этой белой швали на блюдечке – чмори, мол, как вздумается. Да я лучше жопу ему покажу – пусть выпорет, коли духу хватит, – чем позволю называть себя ниггером.

– Коли я с пл’жа – что мне до его бр’ни, – сказал Мальти. – С’тный кусок да к’пля вина, чтоб он пр’скочил куда надо – б’льшего мне и не надо.