Флеммер выждал ровно столько времени, сколько нужно было, по его мнению, чтобы изобразить потрясение от услышанного, и осторожно справился:

– Стив, я очень впечатлен твоим рассказом, но я хотел бы уточнить одну мелочь… При чем здесь я?

Малькольм резко развернулся, прошел к столу и так же резко сел в кресло. Оно униженно заскрипело, словно заявляя о том, что уже тысячу раз просило хозяина не падать в него с разбега.

– Сумма в три миллиона долларов, которую я превратил в банковский вклад на имя Артура Малькова, сына Виктора, за четверть века утроилась. На данный момент она составляет что-то около девяти миллионов девятисот тысяч долларов. Если по истечении двадцати пяти лет на именной вклад, оформленный без присутствия лица, в пользу которого вклад осуществляется, это лицо не заявляет своих прав, то, по долбаным французским законам, вклад становится собственностью банка.

Малькольм снова выбрался из кресла. Подошел к стене, где висел портрет отца, поправил его и посмотрел на руки.

– Эту сучку Сондру нужно заставить протирать в кабинете пыль… Мистер Флеммер, сейчас где-то на необъятной территории России живет человек по имени Артур Мальков. Сын выдающегося боксера современности, самого лучшего боксера, самого умного парня, самого заботливого отца из всех, кого я знаю. Рой, я хочу, чтобы вы нашли мне Артура и убедили его в том, что из девяти миллионов девятисот тысяч долларов, находящихся на счету в марсельском банке, ему принадлежат лишь три.

– За что?! За что три миллиона?.. – не поверил своим ушам Флеммер.

Малькольм вперил в него прожигающий взгляд.

– За то, что его отец любил сына так, как не дано никому. Во всяком случае, мне такие случаи не известны.

– А если, узнав правду, он откажется отдавать деньги? Я бы, например, отказался!

Малькольм посмотрел на зятя взглядом ленивого льва:

– Не сомневаюсь. Но если все-таки Мальков-младший откажется, тогда вам на помощь придет мистер Вайс. Впрочем, я надеюсь, что этот молодой человек не глупее своего отца. С завтрашнего дня начнется обратный отсчет тридцати дней, по истечении которых мои деньги станут собственностью долбаных «петушатников». А с моей стороны было бы очень мило дарить суммы в десять миллионов долларов зажиревшим мсье… Милым я не был никогда. Что еще остается после моего рассказа неясным?

– Черт, Стив!.. – вырвалось у Флеммера. – Тридцать дней. А пораньше нельзя было рассказать этот триллер?

– Можно было бы и пораньше, если бы мне самому пораньше об этом напомнили. – Малькольм вернулся в кресло. – Сегодня утром мне, как человеку, совершившему вклад, пришло из Марсельского банка уведомление о том, что, если в течение тридцати ближайших суток к ним не явится человек с отпечатками пальцев, идентичными тем, что находятся у них, то сумма вклада обращается в пользу банка. А откуда, по-вашему, я мог бы узнать о том, что сумма утроилась?

Лес бушевал. Если бы посмотреть на него с вертолета, то вполне могло показаться, что это склоняется под вечерним ветерком степной ковыль. Перепуганные грибники и ягодники, воспользовавшись минутным затишьем успели уйти до того, как ветер стал срывать с них «москитки», плащи и панамы. Лес опустел практически полностью, и лишь один человек, Мойша, никуда не торопился.

Вообще-то его звали Алеша, однако это имя не могло существовать отдельно от уточняющего существительного. Никто бы не мог поручиться за то, что его звали Мойша. Во-первых, евреев с русыми волосами и голубыми глазами не бывает, во-вторых, в Вереснянске было много евреев, но никто никогда не видел среди них ни одного дурачка. А этот… Мойша и Мойша. Просто Мойша-дурачок. Что бы он ни делал, все шло вразрез с общепринятыми нормами поведения. Вот и сейчас: все из леса ушли, а Мойша, с корзиной, полной красноголовых мухоморов, остался.