Светило яркое солнце, волны людей, музыка буддистов, снующие туда-сюда дети. А мы плыли на своей волне детства, Жадный Жорж пытался забегать вперед, совал нам карты, мы лениво отмахивались. «Чой-то с ним?» – спрашивала взглядом Ленка. «А, мучается оптимизацией», – отвечала я. Обновленный Жорж терпел, сцепив зубы, но старый Жорж просачивался из всех щелей.

– Дарлинг, смотри, так будет короче. Мы можем сесть на метро и…

– Я не хочу на метро. Вот это пункт А – Арбат, я не хочу никуда прибывать, я хочу пребывать в пункте А и бродить куда глаза глядят.

Ленка улыбалась, не понимая.

Он смиренно вздохнул:

– А не желают ли леди совершить вояж по Москве-реке?

Леди желали. (Жадный Жорж питал необыкновенную слабость к яхтам-пароходам.) На пароходике мы нашли укромное местечко и уединились с Ленкой: «Ну вот, а я ему такая… а он мне такой, а я ему, а он мне…»

– Дарлинг!

– Да что ж, бл***, такое! Дашь ты нам поговорить, упырь?! – вырвалось из меня на родненьком. Ленка едва сдерживалась, Жадный Жорж улыбался, не понимая.

– Дарлинг, иди сюда, – выкуковал Жадный Жорж с кормы. Я еле оторвалась от Ленки: ну что там?!

– Смотри, Дарлинг, водичка какая! Сверкает, мокренькая.

– Ага, хорошая водичка. Милый, она через час уезжает, дай нам договорить.

– Ты совсем обо мне не думаешь, – обиженно протянул он.

Но я уже не слушала, пробираясь через сиденья назад, к Ленке, в 1994 год. У нас еще целых восемь лет не обговорено! «А он ей тогда… а она вся такая…» Иногда я бросала взгляды вокруг, Жадный Жорж фотографировал мимо проплывающие красоты, Петра Первого, кремлевскую стену, маленькую девочку, сбежавшую с ревом от его пикабу.

Вечером я все еще перебирала в памяти наш разговор, милое Ленкино лицо маячило перед глазами. Осоловевшая, полная впечатлений и воспоминаний, я решила подлизаться к Жадному Жоржу, все-таки я провела почти целый день форменной эгоисткой: ну, что ты там наснимал? Показывай, хвались! Мы уселись рядом за компьютер и… улыбка моя замерла. О, что это были за снимки! Меня он еще пощадил, но на Ленке оторвался. Тут я смогла разглядеть и все содержимое своего носа, и пересчитать все свои и Ленкины пломбы, полюбоваться, как элегантно я вытаскиваю кисляк из глаза, чешу коленку, зеваю во весь рот…

– Рада? – еле сдерживая мстительное торжество, ухмыльнулся он. – Это тебе подарок. На память о любимой подруге.

P. S. «Эффект Церетели» – как с помощью одного сооружения испортить настроение в десятимиллионном городе.

Тысяча чертей! Я во Франции! Вот она какая. Французы кругом, смешные такие, на своем лопочут «же сви лю лю», песня поется. Перед входом в отель сидит тоже из «ихних», скрестив ноги, в черных очках. Я пыхчу, втаскивая чемодан, он протягивает руку. О, та самая французская галантность! «Мадам, же не манж па сис жур!» Ах ты ж, гасконец! Или работай, детина такая!

Номер размером с гробик, настоящая каморка Папы Карло. Но ничего. Зато в центре, и вид хороший. После Турции я научилась прыгать через чемодан. На лбу Жадного Жоржа залегла недовольная морщина. (It’s claustrophobic!) Того и гляди побежит требовать лучший номер. А мне не терпелось скорее пойти осмотреться и перекусить. Мы вышли из отеля, вечерело, теплый воздух, мягкая музыка неслась из всех уголков, смеющиеся лица гурьбой проплывали мимо. Кот Базилио сидел на своем «доходном месте». Я гордо прошествовала мимо, задрав нос, а он приспустил очки и подмигнул. Вот каналья!

Сердце пело! Не верилось, что я здесь. Жадный Жорж не особо веселился – Лазурный Берег не берег турецкий. Я тараторила без умолку, восхищалась, впитывала, поедала глазами. Вот еще бы поесть! Французская кухня, любимая самыми требовательными гурманами, как известно, весьма изысканная: киш, луковый суп, рататуй. Пройдясь туда-сюда по Английскому бульвару, мы зашли в ресторанчик. Официант с чалмой на голове молча смотрел на нас и ничего не спрашивал.