Баллады Олег Сорокин

– « Не в полной наготе, не в полноте забвенья…».

Мне с рожденья казалось, что мир- это сон

И я вынужден в нем находиться.

Что ошибкою страшною мозг мой пленён,

В теле душу заставив томиться.

Но с годами уверили мысли меня,

Что реальность верна, но сурова.

И лишь сны до сих пор сердце в да

ли манят,

Чтоб раскрыть мирозданья основу.

Мы, рождаясь, подспудно память прошлых времён

За собою в мир новый приносим.

Но пространства и времени ход изменён,

От того возникают вопросы.

Все мы в детстве частенько летали во сне,

Открывая лазурные дали.

И встречая знакомые лица, вполне,

Сон прервав, оставались в печали.

Но откуда же в памяти образы грёз,

Живописных и точных в деталях?

Шум прибоя и нежная свежесть берёз,

Что с рожденья не видел в реале.

Ну а сонм нежных чувств, что приходит порой,

Объяснить как подобную тему.

Нам твердят:– Это опыт, – усомнюсь я, постой,

Описать как, не видя, проблему.

Ярких красок палитра, и <<чужие>> миры,

Возникающие из подсознанья.

Это жизней прошедших скупые дары,

Заблокированные <<забываньем>>.

…<<Нас поистине тени окружают тюрьмы,

Новорожденных – мы забываем>>.

Страх и боли, кошмары, другие миры,

И ведь разумом сны принимаем…

Но ведь страх – это опыт, мы рождаемся с ним,

Значит, с опытом перерождений.

Но едва первый крик мир о нас возвестил,

Пеленают нас сонмом сомнений.

Сколько помню себя, всегда верил всерьёз,

Что был в прошлом я <<звёздным скитальцем>>.

Королём и рабом, сгустком нервов и слёз,

В окружении <<протуберанцев>>.

В три, в четыре, и в пять ещё <<я>> был не <<я>>,

В этом теле <<я>> лишь <<становилось>>.

В новой форме застыв, разум боль умалял,

И… сознание тихо забылось.

Я страдал, я от страха кричал по ночам,

Чтоб сквозь смесь прошлых жизней прорваться.

Но ведь сны, как известно не подвластны врачам,

И в бреду БОГ сподобил остаться.

*** *** ***

– Я раскрою Вам тайну: погубил меня гнев,

Хоть я был и умён и успешен.

Через несколько дней, как решенье проблем,

Дэррель Стэндинг в тюрьме был повешен.

Но, беседуя с Вами через этот дневник,

Уверяю Вас – это пустое…

И мой дух, что когда – то как искра возник,

Лишь сменил в жизни точку <<постоя>>.

Восемь лет как назад, я профессором был,

Вы должны знать всё, чтобы поверить.

Я в порыве <<багрового>> гнева убил,

И тюрьма отворила мне двери.

Тот убитый, коллега, но дело не в том,

Я был пойман и не отпирался.

Спор возник между нами из личных проблем,

Я вменяем был, но не сдержался.

Мне пожизненно дали, и мотая свой срок,

Я в СанКвентине принял квартиру,

Мне судьба за гордыню преподала урок,

И отрезала доступы к миру.

Я пять лет из восьми, в одиночке провёл,

Словно заживо погребённый.

Но по случая воле, свободу обрёл,

Позабытый в миру заключённый.

Мрак рассеяла вера, мой разум прозрел,

И сквозь пытки и боль истязаний,

Я БОЖЕСТВЕННЫЙ промысел в жизни узрел,

И поднялся над гнётом страданий.

Мне не страшен тот миг, что назвали концом,

Я ведь знаю, пред нами вся вечность.

Пусть в глазах надзирателей стану глупцом,

Но не выдам, не сдам человечность.

И когда выбьют стул, я покаюсь:– Готов…

И сквозь шумы предсмертного хрипа,

Прошепчу я с усилием несколько слов:

– Прости, ГОСПОДИ, сумрачных типов.

Я кончаю главу, уже девять часов,

В коридоре убийц гасят свечи.

Надзиратель дежурный проверил засов,

Истекает ещё один вечер.

Очевидно, злой рок, вновь восстал на меня,

Мою гордость терзая незримо.

Жизнь внушала:– Смирись, моё тело храня,

Но прослыл я здесь <<неисправимым>>.

Невдомёк здешним <<псам>>, что полёты души,

Не стесняют тюремные своды.

Разве пытки способны ДУХ и ЧЕСТЬ сокрушить,

У того кто рождён быть СВОБОДНЫМ.

Я не буйствовал, нет, просто живость ума

Против рамок восстала рутины.

Но встречались в штыки все дела и слова,

Унижая меня без причины.

Мне бессмысленный труд очень стал нестерпим,

Я пытался улучшить машины.

Но того лишь добился, что стал <<не любим>>,

И за признак ума стал <<гонимым>>.

На меня донесли, и я в карцер попал,

Где лишился и пищи и света.

Но мой пыл к справедливости там не пропал,

Был побоям подвержен за это.

Я опять взбунтовался, снова карцер и вот

Тюк соломы, побои и грубость.

Как покой свой посредственность здесь стережёт,

Как бесчинствуют подлость и тупость!

Осознав, что не сломлен, озверели совсем

Лишь за то, что на них не похожий.

И в <<рубашке смирительной>> кончился день,

И я думал, что <<кончился>> тоже.

Изощрённее пытки не выдумал свет,

Бросив на пол ничком, пеленали.

И коленом сдавив, убирали <<просвет>>,

Так, что б даже дышать мог едва ли.

Мозг, взрываясь от страха, жаждет мышцы напрячь,

Собирая последнюю волю.

В ритме бешеном сердце срывается вскачь,

Захлебнувшись ужасною болью

На попытки вздохнуть… только сдавленный стон,

И попыток бесплодных старание.

Мысль в агонии бьётся: – Ну всё, обречён,

Вот и всё… ускользает сознание.

…Сквозь кровавую дымку, боль в суставах и жил,

Моё «я» возвращалось со страхом.

Кто – то веки подняв, вдруг промолвил:– Он жив,

Поскорей развяжите рубаху…

Словно тыщи иголок вонзились мне в плоть,

Онеменье проходит неспешно.

Дрожь суставов и вен невозможно унять,

В каждой клеточке боль повсеместно.

– Ну довольно с него, – прозвучал баритон.

– Доктор, дайте воды полстакана.

Приказал наш начальник тюрьмы Этертон,

И ушёл, забирая охрану.

Я не в силах глотать, зубы, стиснув стакан,

О стекло дрожью скрежет отбили.

В голове чехарда, пред глазами туман,

И я снова забылся в бессилье.

Словно вечность прошла, а по времени час,

Рассказал мне потом надзиратель.

Так познал я рубашку тогда в первый раз,

Но вернёмся к рассказу читатель.

Умный тоже бывает жестоким,

Но посредственный злобен вдвойне.

Он по жизни бредёт одиноким,

Проигравши в духовной войне.

Сторожа и другие начальники,

Утверждались, насилье творя.

Ведь ущербность души изначально

Проявляется, мир не любя.

Им не ведома суть сострадания,

Безнаказанность портит сердца.

И не люди они, а создания,

Раз под маской живут подлеца.

…Был в тюрьме поэт – каторжник злобный,

Трус, доносчик и подлый лгун, шпик.

Надзирателям очень удобный,

Он предательством <<славы>> достиг.

Заслужить чтоб досрочно свободу,

Он решил спровоцировать всех.

Обманул он не мало народа,

Имитировав ложный побег.

Так как зеки его презирали,

Он придумал коварнейший план.

Убедить их в побеге в начале,

Захотел он, подстроив обман.

Выкрав сонник в тюремной аптеке,

Усыпить он охранника смог,

Чтоб поверили ироду зэки.

А начальству представил подлог.

Сторож был, несомненно, уволен,

Сорок <<вечников>> стали мечтать.

Сесиль Винвуд был очень доволен,

Что всех ловко сумел оболгать.

Но коварство подлейшего плана,

Обрело свой законченный вид

Лишь тогда, как подставив охрану,

Он сказал, что в тюрьме динамит.

Для меня ж откровением стало,

Что я якобы был главарём,

Что взрывчатку, ни много, ни мало,

Мы зарыли с ним вместе, вдвоём.

Сорок <<вечников>> схвачены были,

В карцер брошены также, как я,

День и ночь, нас пытали и били,

Чтоб узнать, где взрывчатку таят…

..Я опишу, как сорок <<вечников>

В тюремную ворвались тишину.

Картина, скажем так, бесчеловечная…

Избитый, в карцере, я отходил ко сну.

Но стали с треском отворятся двери,

Их волокли под стоны, ругань, крик.

Глазам своим мне трудно было верить,

В дверном проёме человек возник.

Вместо лица кровавая сплошь маска,

В глазах, отчаянье, страдание и боль.

Мне для рассказа вряд ли хватит краски,

Чтоб поделиться чувствами с тобой.

Ещё не пал он на пол от бессилья,

Как в коридоре снова топот ног.

И снова измождённого вносили,

От криков ужаса и боли стих острог.

Лишь брань охраны, опьянённой кровью,

В наших ушах звучала, приговором.

Зализывая раны, к изголовью,

Ко мне подсел избитый жутко вор.

– А ты как здесь? Допрос неумолимый

Мне предстоял, но, видно по всему,

Меня узнали:– Он <<неисправимый>>, —

Кто- то из узников ответствовал ему.

…Я в своей жизни многое изведал,

Но ад кромешный наступивших дней

Меня толкает здесь прервать беседу,

Чтоб поразмыслить о судьбе своей.

Я восемь лет терпел тюрьму и пытки,

Но дух мой не сломали, не смогли.

Тогда они усилили попытки,

К повешенью за <<драку>> подвели.

После часов в <<рубашке>> и побоев

Я мог ходить по <<стеночке>> едва.

Хоть карцер был обителью изгоя,

Но мысль о мести, в голове жила.

Она мне придавала смысл в жизни,

Хотел доносчику я сторицей воздать.

За всех, от клеветы познавших тризну,

Ему <<привет>> прощальный передать.

Достал я две иголки в лазарете,

И ими смог решётку подпилить.

<<Работая>> ночами в лунном свете,

Сумел <<свободу мнимую>> добыть.

…Я крался вдоль стены так осторожно,

Что сердца стук мне заглушал шаги.

И я б добрался до него, возможно,

Но пред глазами вдруг пошли круги.

За столько лет я в замкнутом пространстве

Совсем отвык от воли, вот беда.

Казалось, что пройти эту дистанцию,

Я не смогу, никак и никогда.

Катились слёзы от бессилья, стены,

Казалось не дают мне сделать шаг.

Предательски тряслись от страха члены,

И понял я, что дело моё <<швах>>.

Вперёд идти не мог, но и вернуться

Уже не мог, рассудок подводил.

И надо же ещё было споткнуться,

А тут как раз охранник проходил.

Я, потеряв спасительную стену

Скатился с лестницы, как мячик под откос

В его объятья, и сразу дерзновенно,

Как он поведал:– <<съездил>> его в нос.

Какой абсурд, но кто же мне поверит,