Казалось, я почти физически ощущал дыхание Смерти, притаившейся в этой комнате где-то совсем рядом, за углом и ожидающей своего следующего «клиента». И это предчувствие многократно возросло, когда вдруг звякнув, погасла большая антикварная настольная лампа на массивной подставке из чёрного гранита с зеленоватым стеклянным абажуром, и кабинет погрузился в полумрак, освещаясь только светом, проникающим через полуоткрытую дверь из спальни. Не без труда оттащив Терри, который был без ошейника, от его хозяина и, заперев его в большой светлой кухне в другом конце дома, я вызвал Скорую помощь. А сам, дожидаясь их прибытия, вышел во двор в состоянии хорошего нокаута, устроился на холодной металлической кованой лавке рядом с непомерно разросшимися кустами жасмина и нервно закурил, пытаясь прийти в себя, едва сумев вынуть трясущимися руками сигарету из пачки. И подумал при этом, что было бы весьма неплохо, если бы ко времени их приезда помощь не понадобилась бы уже и мне.

Скорая, вопреки моим ожиданиям, появилась довольно быстро – минут через пять или десять, и молодой врач, получив бесчисленное количество пояснений с моей стороны и всё оформив, закрыл, наконец, свою потёртую белую папку с журналом вызовов с прикреплённой к ней на верёвочке дешёвой шариковой ручкой, опустив её на фиолетовую банкетку.

– Это инсульт? – Полюбопытствовал я, когда он закончил свои расспросы, косясь через открытую дверь кабинета на суетящихся вокруг трупа медработников.

– Почему вы так решили? – Ответил врач вопросом на вопрос.

– Ну, как же, – заметил я уверенно, – возраст, давление и всё такое. Я видел на кухне пачку каптоприла. К тому же он, похоже, вчера перенервничал. И эта страшная гримаса на его лице. Это разве не признак инсульта?

– Скорее всего. Но на это могут быть разные причины. – Произнёс эскулап задумчиво. – Точную причину смерти установит патологоанатом.

– Да…, – протянул я понуро, шагнув к окну, – всё это ужасно. Я ведь давеча с ним говорил по телефону. Прошли считанные часы, и вот…. Мне не даёт покоя мысль, что если бы я приехал немного пораньше, то его, возможно, ещё можно было бы спасти. Он ведь был ещё тёплый, когда я к нему прикасался. Такие дела….

– Я, конечно, точно вам сейчас сказать не могу, но, судя по виду покойника, смерть наступила мгновенно либо очень быстро. Так что перестаньте себя терзать. Вы ни в чём не виноваты. Вы вряд ли смогли бы ему помочь, даже если и были бы в этот момент рядом. Поверьте, это даже лучше, что вас там не оказалось – вид уходящего из жизни человека не каждый сможет выдержать. Возможно, и Скорая не успела бы. Это дело случая. Все мы под Богом ходим. – Тихо произнёс молодой высокий реаниматолог, которого я поначалу принял за студента-практиканта, стараясь меня немного приободрить. И, поправив большие очки в тонкой металлической оправе, бесчувственно продолжил. – Это жизнь, и все мы смертны, к сожалению. Примите мои соболезнования.

К этому времени его, видимо более опытные коллеги уже досконально осмотрели тело и беседовали в доме с двумя полицейскими, прибывшими сюда вслед за каретой Скорой помощи. А меня пока попросили подождать снаружи, и я минут десять слонялся во дворе, нервно прохаживаясь по зелёному газону от лавочки до входных дверей и обратно. А когда уже достал телефон с намерением позвонить Валентину Самойлову, своему помощнику, чтоб внести коррективы в график на сегодняшний день, входная дверь бесшумно отворилась и один из полицейских, сержант попросил меня войти в дом для дачи показаний, что меня немного удивило, ведь я всё уже рассказал врачу. Да рассказывать-то особо и не о чем: приехал, вошёл, обнаружил, вызвал Скорую. Но сержант настаивал, и я двинулся вслед за ним. Не успели мы войти, как у дома остановился большой чёрный полицейский бус, из которого неспешно выгрузилась целая группа экспертов с фотокамерами и большими чемоданами и направилась к нам, весело о чём-то болтая. Кажется, они обсуждали вчерашний футбольный матч «кубка Европы», наперебой давая игрокам запоздалые советы. Я растерянно замер, наблюдая за ними, не понимая, зачем они могли здесь понадобиться. Молодой, но уже немного лысеющий плотный сержант в почему-то грязном правом ботинке провёл меня в комнату в правом крыле дома, служившую гостевой, и предложил присесть на стул с высокой гнутой спинкой у большого письменного стола сталинских времён, обитого зелёным сукном. Затем он положил на стол передо мной раскрытую чёрную папку на «молнии» с чистыми листами бумаги и протянул мне шариковую ручку со словами: