Нельзя не сказать, что еще тогда нередко можно было слышать: сохранение старой задолженности – это тяжелая ошибка, так как она усложнила приватизацию. Вряд ли можно, однако, признать это утверждение верным, поскольку в приватизационных договорах обременение старыми долгами в разумных пределах было учтено, и это факт. Вполне вероятно, что во внутренних отношениях между Советом и вверенными ему предприятиями даже было целесообразно сохранить старую задолженность в их балансах, поскольку такая мера позволяла Совету как холдинговой структуре оказывать определенное давление на руководство отдельных предприятий, побуждая его к большей эффективности и производительности[18]. Как бы там ни было, в конечном счете, т. е. после приватизации, старые долги все-таки вернулись к государству в виде уменьшенной на соответствующую величину выручки от продажи приватизированного имущества. То есть приватизационная сделка была закрыта с большим дефицитом, который на долгое время стал тяжелой ношей для так называемого «фонда погашения унаследованного бремени».

Недооценено было не только влияние старых долгов. Также очевидно, что изначально существовали иллюзии и относительно чисто физического качества основных производственных фондов. Парк машинного оборудования на большинстве предприятий оказался в еще более запущенном состоянии, чем ожидалось. Особенно в тех отраслях и в производственных подразделениях, где в результате нефтяного кризиса 1970–1980-х гг. в рыночной экономике Запада произошел сильнейший рывок в деле модернизации, связанный с огромными инвестиционными вложениями в энергосберегающие технологии, которые сделали экономически ненужным устаревшее оборудование. К этому следует добавить многочисленные федеральные законодательные акты, которые были приняты в то время в связи со структурной перестройкой экономики и которые резко ограничивали возможности использования многих устаревших видов оборудования по экологическим причинам и в целях обеспечения техники безопасности на рабочих местах.

Вопрос о том, имел ли парк машинного оборудования сам по себе вообще какую-либо положительную имущественную ценность, действительно чрезвычайно важен. Сомнения по этому поводу вполне уместны, по крайней мере по прошествии времени. Ведь после приватизации на подавляющем числе предприятий основные фонды были радикально обновлены; почти не осталось таких предприятий, которые продолжали бы работать, используя старую технику времен ГДР. Очевидно, почти все инвесторы исходили из того, что нет никакого смысла попытаться вступить в конкурентную борьбу с устаревшими машинами и оборудованием, по крайней мере в рыночных условиях недалекого будущего. А они, эти условия, были таковы: производство высококачественных специализированных товаров при относительно высоком уровне издержек, прежде всего заработной платы. Именно в этом заключалось существенное отличие ситуации в Восточной Германии от экономических условий в Центральной и Восточной Европе. Там можно было вынужденно вести производство на старом оборудовании, выплачивая работникам заработную плату во много раз меньшую, чем заработная плата в Западной Европе. Напротив, в Восточной Германии с самого начала было понятно, что здесь размер заработной платы надолго не должен был слишком сильно уступать ее размеру на Западе страны, что практически исключало массовое использование устаревших технологий, по крайней мере на длительную перспективу.

Видимо, так эту проблему видели и предприниматели, и политики. Казалось, что динамика заработной платы после создания валютного союза подтверждает их точку зрения. Если в январе 1990 г. заработная плата в промышленности на Востоке составляла 31 % заработной платы на Западе, то к октябрю 1991 г. – несмотря на увеличивающуюся безработицу – уже 49 %. Впоследствии в научных кругах о причинах этого роста много писали, высказывая самые разные догадки. Действительно, это необычный (и возможно, уникальный в мире) феномен, когда коллапс промышленного производства сопровождается резким повышением уровня заработной платы.