Много написано и снято про фронт, хотя и здесь еще зияют провалы: до сей поры, например, мало кто и мало что знают о сверхчеловеческом подвиге подольских курсантов, спасших в октябре 41-го Москву, а значит, страну, а значит, всю Европу, – но о недоступном теперешнему нашему пониманию напряжении сил в тылу вообще говорится ничтожно мало!

Итак, Байбакова в Шамхоре повели осматривать школу, в которой учился восьмиклассник Фарман Салманов, говорящий по-русски почти так же свободно, как и по-азербайджански – он-то и давал министру пояснения. Прощаясь, тот спросил, кем хочет стать паренек после окончания школы, на что получил ответ: «Нефтяником!». «Это хорошо, – похвалил Байбаков, – нефть – будущее нашей страны», и в 1948 году Фарман, проработав до того два года коллектором Ширванской комплексной геологической экспедиции, поступил на геологоразведочный факультет, – чувствуете, как неустанно трудилась Судьба? – Азербайджанского нефтяного института, который к тому времени уже назывался Азербайджанским индустриальным. В 1954-м, перед окончанием института, он написал письмо Байбакову с просьбой направить его на работу в Сибирь. Министр собрату своему по alma mater не отказал, и Фарман Салманов два года, работая начальником нефтегазоразведочных экспедиций, искал нефть в Кемеровской и Новосибирской областях.

На этом работа Судьбы не завершилась, а в дело вступили еще и огромный талант молодого геолога и унаследованное от деда Сулеймана бунтарство! Фарман Салманов счел дальнейший поиск нефти и газа в Кузбассе бесперспективным, начальство в Новосибирске слушать его не хотело, и тогда он в августе 1957 года самовольно (!), тайком (!) перевел свою геологическую партию в Сургут. Это было неслыханным по дерзости поступком, который вполне могли счесть проступком или даже преступлением, а на поддержку Байбакова рассчитывать не приходилось: Николай Константинович хоть и был уже в то время Председателем Госплана СССР, но, резко возражая против поспешного и оказавшегося провальным перехода на территориальную систему управления экономикой (полюбившиеся Хрущеву совнархозы), вскоре попал, точнее, сам «залез» в опалу и был сослан в провинцию.

То, что сделал Салманов, было настолько вопиющим, головы летели за настолько меньшее, что начальство струсило – будь оно за это благословенно! – и, избегая огласки, задним числом подписало приказ о переводе партии в Сургут.

Почти четыре года Фарман Курбан оглы, Фарман Курбанович Салманов и поверившие в него работники партии, зимой замерзая на пятидесятиградусных морозах, летом увязая в болотистых топях, измученные комарами, мошкой и жизнью во времянках, искали нефть.

Никем не сменяемые, финансируемые по минимуму – искали.

Упорно и безуспешно!

Но 21 марта 1961 года, словно бы в честь любимого азербайджанцами праздника Новруз байрам, ударил первый фонтан. Всем оппонентам была отправлена телеграмма: «Уважаемый товарищ, в Мегионе на скважине №1 с глубины 2180 метров получен фонтан нефти. Ясно? С уважением, Фарман Салманов». Оппоненты ответили, что это случайность, что недели через две-три фонтан иссякнет, так как по-настоящему большой нефти в Западной Сибири нет и быть не может; мол, Губкин сболтнул, а упрямые дураки поверили.

Судьба поусмехалась, испытывая Салманова и его людей еще два с половиной года, а в октябре 1963-го фонтан забил из скважины в районе Усть-Балыка. Начальство было извещено о том, что скважина «лупит по всем правилам», а на имя Хрущева ушла телеграмма: «Я нашел нефть. Вот так, Салманов».

Теперь это уже стало ясно всем: Губкин не «сболтнул», а предвидел; Салманов поверил – и нефть нашел. Большую нефть… а этот упрямец утверждал, что огромную… утверждал, что еще и газ есть, только не огромный, а гигантский!