«Просто исполняю свой долг перед Императором», – пробормотал он, отводя взгляд, его щеки слегка покраснели. Слова, механический ответ, вбитый в каждого гвардейца с рождения, в этот момент казались неадекватными.

Проблеск чего-то похожего на улыбку коснулся губ Серафины, едва заметно смягчив ее обычно мрачные черты. На короткое мгновение тяжесть войны, жесткие доктрины Империума, огромная пропасть между их постами, казалось, исчезли, оставив только общий опыт двух человеческих существ, находящих связь среди руин. Воздух, густой от запаха смерти и разрушения, содержал новый, почти неуловимый аромат – хрупкий аромат надежды.

Последующие дни превратились в мрачную рутину патрулей, стычек и неустанной охоты за очагами сопротивления орков. Война с зеленокожими, хотя и приближалась к концу, все еще цеплялась за разоренный мир, словно гнойная рана. Альберт и Серафина, сведенные вместе обстоятельствами и общей угрозой, обнаружили, что сражаются бок о бок все чаще. Их скоординированные усилия, смесь прагматичной огневой дисциплины Гвардии и ревностной ярости сестёр-, оказались на удивление эффективными. Знание Альбертом местности, почерпнутое из бесчисленных патрулей, дополняло тактическую проницательность и непоколебимую решимость Серафины. Они зачищали разбомбленные жилые блоки, очищали зараженные мануфакторумы и загоняли оставшихся орков глубже в безлюдные пустоши.

В короткие затишья между боями они делились историями. Альберт рассказывал о своей семье на Терре, мире, который он едва помнил, о жизни, которая казалась далекой мечтой. Он описывал шумный город-улей, где он вырос, тесную квартиру, которую он делил с родителями и братьями и сестрами, простые радости жизни, не тронутой войной. Серафина, в свою очередь, рассказывала о своей строгой подготовке в Ордене Багровой слезы, суровой дисциплине, непоколебимой преданности Императору, постоянной борьбе за подавление всех земных желаний. Она говорила о священных клятвах, которые она принесла, о тяжести своего долга, о постоянной угрозе ереси и коррупции. С каждой общей историей, каждым взглядом в прошлое друг друга их связь крепла, первоначальное недоверие медленно растворялось в чувстве товарищества и понимания.

Однажды вечером, когда они сгрудились вокруг мерцающего огня среди руин разбомбленного собора, разговор стал более личным. Пламя отбрасывало танцующие тени на их лица, освещая истощение и оставшиеся следы страха в их глазах. Воздух, все еще густой от запаха дыма и разложения, хранил хрупкое тепло, временное облегчение от пронизывающего холода ночи планеты.

Альберт, глядя в пламя, поведал Серафине о кошмарах, которые его мучили. Он говорил о лицах своих павших товарищей, их глазах, пусто глядящих в пустоту, их телах, искривленных и сломанных. Он описывал ужасы, свидетелем которых он стал, – жестокую дикость орков, коварный шепот Хаоса, надвигающееся отчаяние, которое грозило поглотить его. Его голос, обычно грубый и уверенный, надломился от эмоций.

Серафина терпеливо слушала, ее взгляд был устремлен на лицо Альберта, ее обычный стоицизм смягчился состраданием. Не говоря ни слова, она протянула руку и легко положила свою руку ему на руку, холодный керамит ее перчатки был удивительным утешением для его кожи. В этот момент между ними возникло молчаливое понимание, общее бремя войны и потерь, которое превзошло пропасть между их фракциями, их доктринами и их совершенно разными жизнями. Мерцающий свет костра освещал не только их лица, но и зарождающуюся связь между ними, хрупкую связь, выкованную в сердце тьмы.