– Ну вот и ладушки. Только вот, молодые люди, до Энзели топайте пешком. У меня для вас Сибирской эскадрильи тут нету, – сказал Савельич и отпустил как паровоз: – оох жарааааа!

– Господин Болотницев… Савельич, – растерявшись от радости, сфальшивил я. – Мы же это все уже прошагали. От Энзели досюда и ещё там… Ну, а теперь потопайем с Колей назад, какие проблемы?

Болотницев, на секунду забыв о жаре, посмотрел на меня сурово.

– Чего ты замешкался? Какой я тебе господин? Сейчас июль, Ваня, по дороге обратно разницу поймёшь.

Савельич был прав. В летний зной мы с Колей прошагали 750 вёрст обратно до Энзели, и какими же они показались долгими, эти версты в жуткую жару…

По ходу я был откомандирован в Армавир, на службу в составе маршевого эскадрона – так пехотинец Баграмян стал кавалеристом Баграмяном. Армавир, названный, кстати, в честь древней армянской столицы, недавно официально стал городом и быстро развивался, здесь строили железную дорогу. Заодно я окончил там армянскую гимназию, вернулся в Тифлис и в феврале 1917-го поступил таки в школу прапорщиков. Это было, наверное, последним поступлением в имперские военно-образовательные учреждения – через несколько дней империи не стало: Николай II отрёкся от престола.

В 1917-м, когда я заканчивал учёбу в звании корнета, Кавказский фронт растянулся на тысячу километров. На севере мы вышли к черноморскому побережью Трапезунда и гнали турок в сторону порта Самсун. Линия фронта загибалась у Эрзинджана, тянулась к Ревандузу и далее в Персию. Эрзерум и Ван стали тылом, а Юденич говорил о походе на Стамбул. Судьба Османской Турции, этого «больного человека Европы», веками угнетавшей десятки народов от Африки до центра Европы, погубившей миллионы христиан и всю Византийскую цивилизацию, казалось, окончательно предрешена. Двуглавый орёл Константинополя, отрубленный ятаганом почти 500 лет тому назад, должен был быть водружен обратно, как знамя великой России над Царьградом.

Но помощь туркам пришла. И как же больно мне, армянину и солдату русской армии, писать вам эти слова, помощь пришла тоже из России.

Когда-то на Елизаветпольской железной дороге мы трудились, чтобы доставлять имперским дивизиям оружие, обмундирование, сахар. Но один клич «домой» из революционного Петрограда – и солдаты бросили оружие и ушли домой. Революция изнутри развалила непобедимую до того армию, в том числе и Кавказский фронт с её 12-ю дивизиями, из которых к ноябрю 17-го осталась в лучшем случаи четверть. Движение поездов стало односторонним: с фронта в тыл. Солдаты уходили сотнями, потом тысячами, потом десятками тысяч, а навстречу этой лавине шёл маленький ручеёк добровольцев из России, Европы, Азии, Америки. Наступать мы уже больше не могли, и лишь в бинокль смотрели, как разгромленные турецкие части приходят в себя, набирают солдат из местных мусульман, посылают лазутчиков.

С уходом русских в тылу стало неспокойно, в ночное время мусульманские банды нападали на христиан. Было ясно: их подстрекают из Стамбула.

И скоро турок начнёт наступать…

Я командовал кавалерийским отрядом из 20 солдат. В пасмурный мартовский день мы двигались в сторону Эрзерума. Разбили лагерь в селении Хорасан (это не тот Хорасан, o котором потом напишет Есенин), когда один из моих солдат, который лежал в госпитале в Тифлисе, начал жаловаться, дескать, там по городским бульварам гуляют молодые ребята, сыновья купцов, которые не очень хотят идти на войну. «Они там, а мы тут, – досадовал солдат. – Каково вам, а? Тут нас окружают турки, там их окружают любезные дамочки… Это почему так?»