Геля неспроста заявила, что зимовьё не нужно, что дойдут они по берегу, обязательно дойдут за ночь. Дала понять, что раскусила мои подозрительные мыслишки и отмела их в сторону. Отмела лёгким движением своих непроницаемо-чёрных глаз. Одними ресницами. У неё длинные, изогнутые ресницы. Очень красивые.

Мысли, тем не менее, как бы искусно их не отметали, всё равно роятся, плодятся и трансформируются в нечто большее, иногда материальное.

Она женщина, существо тонкое. Она наверняка почувствовала, что мне тоже несладко остаться одному и я могу сойти на берег, если на меня сильнее надавить. Могла бы и Колю подключить. Ведь я тоже не железный. А не надавила. Не подключила. Что-то здесь не стыкуется. Врешь, Гелюшка. Нехорошо. Не догадаюсь, думаешь.

У меня бывали и прежде подобные знакомства. Девушки изливали душу, охотно принимали ухаживания, гуляли со мной по улицам, ходили в кино и на танцы. Одним словом – дружили. Пустоту заполняли. А целовались с другими, как потом выяснялось. Мне казалось это нечестным, я отворачивался и уходил.

Не мог понять, что так можно и это – нормально.

С плотом мне проще, чем с теми, кто целуется с другими. К счастью, на воде действуют другие, более понятные законы.

Ледяная вода быстро промыла мои ноги и ещё быстрее прочистила мозги. Выход нашёлся.

Где центр тяжести у катамарана, которым управляет один человек? Правильно, именно там, где стоит этот бедолага. То есть, камень где-то подо мной. Чтобы изменить упомянутый центр, достаточно просто перейти в другое место, что я и делаю.

Ухожу с кормы, становлюсь на передний край судёнышка, с силой упираюсь шестом в дно, течение помогает мне, слышатся шуршание и скрип дерева о камни – ура! Чувствую, что плот освободился, закачался на волнах. И мне полегчало – на целый метр приблизилась желанная кровать в общежитии.

Разминулся ещё с несколькими «бычками», два-три раза чиркнул днищем, и шивера кончилась. Иду по спокойной воде, напряжение спадает, но следом наваливается усталость. Господи, да когда же кончатся эти тридцать километров? Мне уже чудится, что я плыву целую неделю, стоя в осточертевшей позе, повиснув на кормовой греби. Мокрый, холодный, голодный и невероятно уставший. Зачем мне всё это, за что?

Ну, прошёл Бадарму, одолел – а дальше что? А дальше вот что: не пищать. Не жаловаться. Слюни не пускать. Дальше будут новые Бадармы.

Совсем рассвело. Уже узнаю берега. Справа показалась умирающая деревенька Карапчанка, стоящая в устье речки с тем же названием. Узкие, кривые улочки, почерневшие от печали и старости домишки, в большинстве убогие, крытые драньём, неухоженные дворы – от всего веет нищетой и безысходностью, всё просит помощи и стонет. Стонет от того, что знает – деревня доживает последние годы.

Особняком на самом верху стоит странное сооружение из трёх слепленных вместе срубов с плоскими крышами. Не без труда узнаётся бывшая церковь. Люди, во что вы её превратили? Много лет в этих стенах пахнет мышами и прелым зерном, потому что здесь колхозный склад. Люди, как легко вы изменяете сами себе!

Ещё в тридцатые годы церковь обезглавлена властью, глумливо называвшей себя «советской». Властью, которая никогда и ни по какому поводу с народом не советовалась.

Пройдёт ещё несколько лет, деревню растащат и сожгут. Образовавшийся на её месте пустырь, напоминающий следы бомбёжки, уйдёт на дно Усть-илимского водохранилища. Речка Карапчанка станет длинным и узким заливом. Жители нового города будут приходить сюда на пикники, удить окуня и сорожку. На мормышку и червячка…

На ближнем ко мне левом берегу появились большие проплешины в лесу, потянулись поля. Зарастающие кустами угодья упомянутой деревни. До Усть-Илима остаётся километров пять – семь.