– Машину там покупала, – Мадам махнула рукой.

– Ну и где она?

– Да разбил её один, восстановлению не подлежит, – Мадам почесала переносицу.

– Ага, понятно, завела там себе на югах мачо, а он чмом оказался, так?

Без тебя хоть в аварию попал?

– В том-то и дело, без меня, упокой господь его душу, а меня то ли черти, то ли ангелы в тот день увели.

– И не ропщи ни на тех, ни на других, – нахмурилась Павловна, – на кушетке у меня спать будешь, на еду крутись зарабатывай, большего не прошу. Законы и порядки мои знаешь – дом в чистоте соблюдать, мужиков не водить.

– Спасибо, – Мадам улыбнулась и отвернулась, что бы никто не заметил, как на её глаза навернулись слёзы.

– Тебе спасибо, что жива-здорова, а то я уж подумала, помру и не уви-жу тебя больше, – Павловна махнула рукой, – твои байки из психушки я до сих пор людям рассказываю.

– Так вот это кто? – подняла брови Таисья, – что ж вы сразу мне не сказали!

– Ладно, бабоньки, слушайте мою команду. – Павловна хлопнула себя по коленкам, – ты, Мадам, дуй в гостиницу, вот ключ от моей хаты, неси вещи туда и зараз сюда, поторгуешь за Марковну. А ты, Марковна, поезжай домой, готовься принимать нас, дорогих гостей.

Мадам чуть ли не вприпрыжку скрылась за поворотом, а Павловна, нахмурившись, посмотрела на Таисью:

– Тебе, голуба, вот что скажу, не говорю, чтобы ты её полюбила от всего сердца, можно так, поверхностно. Нас никто не пожалеет, мы сами для себя – манна небесная, а вместе всегда легче лихое время пережить.

Судьба, видать, не напрасно нас всех вместе сводит, устраивает нам проверку на прочность, если уж мы друг друга поддерживать не будем, грош цена нашей душевности, чёрствость против нас самих обернётся, – от длинной речи Павловна закашлялась, а, отдышавшись, продолжила, – наша жизнь для нас сама и судья и прокурор и адвокат, ошибается тот, кто думает, что эти должности занимают бог с дъяволом.

– А то нет, – хмыкнула Таисья.

– Позубоскаль мне, – Павловна стукнула кулаком по прилавку, – а ты, учительница, что скажешь?

– Хен цю ми.

– Это покаковски?

– На китайском, значит, «очень умно».

– Удивляешь ты меня, Марковна, говоришь всегда мало, но зришь в корень. Ну, давай, собирайся, Мадам вернётся, распродаст твои семечки, сумки привезём, диктуй Таисье адрес.

Марковна встречала гостей у калитки. Из подъехавшего такси выпорхнула Мадам, потом Таисья и самой последней, опираясь на руку Мадам, едва выбралась из машины Павловна. Опираясь на бадик, она окинула взглядом окрестность, заглянула в распахнутую калитку и присвистнула:

– Да, удивила ты нас, Марковна, сначала решили – ошиблись номером дома, я на Таисью напустилась, думала, она неправильно записала. Слушай, а на кой тебе эти семечки сдались?

– Вы проходите в дом, расскажу я вам свою историю начистоту, – улыбнулась Марковна, – теперь уже можно, обида притупилась.

Оглядев прихожую Павловна покачала головой:

– Да, прямо царские хоромы, мебель добротная, не то, что сейчас делают, срамота да хлипкость одна. А мы со своей бормотухой виноградной да конфетами наразвес никак не вписываемся.

– Да что вы, Павловна, разве дело в цене? Да и не мои деньги всё это куплено, откуда мне столько взять было? Прошу к столу, мои уважаемые гости.

Павловна села во главе стола, ничуть не заботясь о правилах приличия, таков характер. Собственно, никто и не перечил бы, для каждой из присутствующих её авторитет был непререкаем. Таисья с любопытством разглядывала обстановку, а Мадам смотрела на огромное, в человеческий рост, зеркало в кованной оправе.

– Что ты хочешь там разглядеть? Свою молодость?

– Старинное оно, я представляю, сколько это зеркало видело ликов, сколько раз его закрывали чёрной материей в день траура.