Очень хорошо помню, как я на своих мужиков однажды, ой как крепенько обиделась. Сейчас-то я понимаю, что глупо это было, даже скорее смешно. Сейчас, но не тогда… А тогда выпили они по причине… дай бог памяти! – приближающегося коммунизма, вот! Помню, избегалась я, ну прямо сама не своя: надо сети готовить, просмолить, развесить, просушить – бьюсь, как рыба о лед, а мужиков моих как на зло, нет и нет. Пусть и воскресенье сегодня, так ведь договорились выйти, рыба ждать не будет. Не видно их, а это для меня прямо, как казнь египетская… Ага, вижу, кажись появились, шут их задери! Точно, со стороны поселка спускаются с горочки. По расхлябанным походкам вижу, что выпивши. Слышу – музыка, поют. Наверняка опять причину для пьянки нашли, хотя, вроде бы по отрывному календарю ничего праздничного не намечалось. Ладно, узнаем… Гришка, как всегда, впереди с баяном вышагивает: заводила! организатор! народ частушками похабными веселит:

Тьфу! Не частушки – одна срамота. Но народ хохочет, нравится, веселится народ.

Подошли, рассредоточились за Гришкиной спиной, смотрят вопросительно, смело, и даже нагло, глазенки не прячут, дескать, ну что, бригадир, начинай проработку, мы-само внимание. В грош меня не ставят. А что мне оставалось делать? Уйти? Или надуть губки бантиком и молчать? Нет, это не в моих правилах.

– Мужики, – спрашиваю строго, – вы почему выпили, что за повод? Мы же договорились сегодня поработать, а вы что творите? Скоро невод ставить, а вдруг рыба возьми да пораньше подойдет, чем мы ее встретим, ну чем? Вашими частушками?

Смотрю, притихли, головки виновато приспустили, один Гришка меня не шибко испугался, должно быть, больше всех выпил, или шибко авторитетного да грамотного из себя строит, вон и газета из кармана не зря торчит.

– Бугор, ну зачем ты ударилась в амбицию? – спросил, будто сквозь зубы сплюнул. – Или тебя африканская муха укусила… забыл, как она называется. Ну что ты нас за горло берешь? Имеем мы законное право в воскресенье по капельке выпить? Имеем! Так что, ты это, не лезь в бутылку, не тронь нас, соответственно, и мы тебя не тронем. Не искушай судьбу, отойди…

Я молчу, только про себя думаю: с чего это шут гороховый так осмелел, неужто по пьяни мужики его бригадиром избрали? Тогда почему втайне, не во всеуслышание, без общего собрания? Нет, его смелость в чем-то другом. Интересно, в чем?

– Все, бугор, кончилась твоя власть, другие времена наступили, – объявил Гришка торжественно. – Что рот раззявила? Мне не веришь? На газету почитай, там ясно черным по белому все расписано… – И газету мне протягивает.

Я отмахиваюсь, дескать, у меня руки в смоле, не видишь, что ли. Затем, все-таки спрашиваю:

– Ну и что там, в твоей газете?

– Ага, заинтересовалась! Ладно, слушай меня внимательно и мотай на ус. Наш первый секретарь Никитка… ну, Хрущев, полную свободу народу объявил, во как! Полную волю-волюшку! Наконец-то! Дождались! – заорал Гришка, будто до этого он в железных цепях сидел. – Так что, кончай гнать на нас свои мины, бригадир, беги за тралом… я хотел сказать, беги за бутылкой, вместе отметим.

– Чего отметим? Какие еще мины? Какую волю? – непонимающе спрашиваю я. – Волю каждый день водку хлестать, что ли?

– И ее, родимую, тоже, – нагло ухмыляется бывший минер с эсминца «Бойкий». – Ты еще главного не знаешь. Никитка всемирно объявил, что через двадцать лет у нас наступит полный коммунизм, вот! Полный и безоговорочный! Двадцать лет! Ждать, конечно, долго, но мы народ терпеливый, можем и подождать, отмены крепостного права вон сколько лет ждали – и ничего, дождались, и здесь подождем. А ты знаешь, что будет при коммунизме? – неожиданно спросил он.