Вот дуры бездомные! Так лодка хотела обругать глупых чаек, однако неожиданно пришедшая мысль заставила ее забыть о них.

«О ком это они кричали? Кого на гвозди?? Меня? На гвозди? Ну почему именно меня? Я что, крайняя? Получается, так. Да и что здесь непонятного? Я же сама из того же материала, что и гвозди. Другое интересно: куда деваются люди, когда они, как и я, состарятся? Что с ними дальше происходит? Может, их тоже на гвозди пускают? Людей – на гвозди?! Какая глупость! Н-да, тут я явно перегнула. Какие из них гвозди? Они такие хрупкие, такие мягкие, к тому же, умные, чтобы просто гвоздями быть. Нет и нет! Хотя, помнится, мой командир про кого-то из штабных выразился, что тот глуп, как гвоздь… или пробка? Ну, неважно, глуп и глуп. А может, он просто пошутил? Нет, все-таки, куда-то люди уходят, не живут же они вечно? А что, если они в медуз превращаются, вон их в океане сколько, не счесть?.. Да ну, не может такого быть! Медузы такие дурные, сами будто специально под мой винт так и лезут, и лезут. Нет, люди – не медузы! Тогда… О! А что если они превращаются в звезды, что ночью светят? Похоже на то… Однако тут же возникает новый вопрос: почему ночью звезды в океан падают, кто их с неба скидывает, и зачем?»

«Варшавянка» не успела домыслить о падающих звездах, как увидела бегущих по пирсу моряков. «Куда это они? – принялась гадать. – Может, на атомоходы… или ко мне? Лучше бы ко мне! ко мне! ко мне!»

И действительно, вскоре по покатой палубе «Варшавянки» загремели тяжелые ботинки экипажа.

– Боевая тревога! Корабль к походу готовь!

Косой дождь нещадно хлестал по стеклу. Баба Маня перекрестилась на угол, где темнела потрескавшаяся от времени икона: «Господи, Иисусе Христе, помилуй нас…» – и вновь повернулась к заливаемому дождем окну. За окном, метрах в сорока едва виднелся барак с невидимой в темноте облезлой вывеской, сообщавшей, что в нем находится «Сетепошивочный цех рыбокомбината», который она охраняла, выйдя на пенсию. И хотя цех уже не работал, превратившись в склад старых сетей, поплавков, якорей и прочего барахла – службу баба Маня несла добросовестно, бдительно. А как же иначе, вроде, ничего ценного, а брось, сними охрану – мигом все растащат, до последнего пожарного багра уволокут и спасибо не скажут. Что и говорить, народ у нас на это дело лихой, ухватистый, приспособленный на это дело народ.

Желтая зигзагообразная молния, безжалостно разорвав непроглядную тьму, на миг ярко осветила окрестности, следом оглушительно рванул гром – и барак, кажется, вроде как слегка тряхнуло.

«Ой, святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, спаси и помилуй нас… – трижды крестясь, пробормотала старушка. – Эка пакостливая погодка… шут бы ее взял! И откуда только этот тайфун взялся так нежданно-негаданно? Никто не знает, каждый, свое болтает. Одни говорят, что с Тихого океана пришел, другие – со стороны Японии заявился, третьи Китай обвиняют, наши поселковые бабы – Гришку покойничка не к ночи вспомнили, дескать, без него ну никак не обошлось. Нашли крайнего-Гришку! В с другой стороны, почему бы и не вспомнить хорошего человека: и ему на том свете приятно, и нам здесь, пока еще живущим, нелишне вспомнить его. К тому же, доброе слово ни живому, а уж тем более, мертвому, не навредит. А что бабы про Гришку болтают, так это они по глупости женской, по бестолковщине своей, что, как известно, простительно.

Между прочим, Гришка – нормальным мужиком был, хотя при жизни чего он только ни накуролесил, и как только его не называли. И бесшабашным, и заполошным, и окурок он, и сморчок, и еще этот… индюк куражливый. Вот уж точно, ох, и куражливым он был! Был… Эх, Гришка, Гришка, пусть земля тебе будет пухом. Два дня прошло, как его схоронили, а будто живой стоит он у меня перед глазами, и лыбится, лыбится сердешный. Опосля, спрашивает: «Ну что, бригадир, не сдадим врагу Варяг?» Спросит и сам же, бывало, отвечает: «Нет, не сдадим! Помрем, но не сдадим!» Доболтался, родимый – помер. Но вот интересно получается, пусть и помер Гришка, и закопали его, однако наши поселковые люди будут его еще долго-долго вспоминать кто добрым словом, кто по-разному. Иногда, так кажется, что земля без некоторых ушедших людей, словно пустеет сиротски, как будто живущим чего-то не хватает, такого привычного, необходимого, нужного. А другой человек помрет, глядишь – о нем через день-другой позабыли, как о растаявшем снеге. И сразу хочется спросить: зачем человек жил? Что после себя оставил? А получается, ничегошеньки не оставил. Разве это не обидно?