Измученные люди скатывались в яму – спускаться получалось у немногих, зато уже через несколько минут пребывания в молоке, когда боль и зуд прекращались, они, словно заново родившиеся, легко выбирались наверх по приставным лестницам. Желающих задержаться в молочном чане телохранители Аттилы гнали оттуда длинными заострёнными деревянными шестами. На освободившееся место имелось немало кандидатов, а их самих ждало оружие и покинутое ими, пусть и не по доброй воле, поле битвы. Армориканцы, увидев, что ещё недавно корчившиеся в муках гунны как ни в чём не бывало снова идут в бой, потеряли присутствие духа. От превосходства, которое им давало их секретное оружие, не осталось и следа. Наоборот, инициатива перешла к гуннам, их желание поквитаться с коварным противником было запредельным. Вскоре армориканцы дрогнули и побежали, а добивать такого противника не сложнее, чем старух и детей. Это был разгром.

По окончании битвы Чекур повелел свалить все трофеи в одно место. Смазанные ядом мечи, кинжалы, копья и стрелы образовали кучу, уступающую в размерах разве что шатру самого Аттилы. Тот не преминул явиться и самолично посмотреть на финал колдовского обряда вождя угров. Чекур отдал приказ своим воинам поджечь навал. Тот занялся довольно быстро – сухие древки охотно отдавались огню, так что он споро достиг вершины кучи и взмыл над ней. Потом пламя вдруг отяжелело, как будто надломленное страхом. Его яркие всполохи спеленали извилистые змейки бледно-красных, чадящих язычков. Так же совсем недавно змееподобно корчились в муках и пораженные ядом люди. Однако костер недолго был в плену теряющих силу злых чар, обволакиваемый благосклонным небом, он быстро справился с ними; огонь вновь стал светлым, лёгким и радостно затрепетал, словно флажки на древках в ставке верховного правителя. В этот момент Чекур произнёс слова, суть которых так никто и не понял:

– Небесное молоко пришло на подмогу.

На пире в честь победы Аттила спустился с трона, что делал чрезвычайно редко, подошёл к Чекуру и лично поднёс ему наполненный молоком кубок, со словами: «Будь здрав, Молочный горн!». С той поры Чекура так всё больше и стали называть. Имя, полученное от бабки, Карьи, отошло на второй план. Молочный горн – с одной стороны, казалось бы, не самое звучное прозвище среди гуннов, предпочитающих молоку сброженные, чаще всего из чего попало, хмельные пойла, а если что и жаждущих пролить, так кровь врага. С другой стороны – имя, слетевшее с уст самого Аттилы, прибавляло его обладателю славы и уважения во всём великом войске.

Чекур не был шаманом в обычном понимании этого слова. Скажем, за самим камланием вождя угров было не застать. Что касается шаманского перепляса у ямы с молоком, ставшей целительной купелью для тех, кого ранило отравленное оружие армориканцев, то он устроил его в основном для Аттилы и его свиты. Они бы все здорово разочаровались, если бы вдруг выяснилось, что нейтрализовало яд банальное купание в обычном молоке.

Вождя также никому не доводилось видеть подле тяжёло больного. Там шаман обычно сначала неподвижно сидел, смотря прямо перед собой невидящими глазами, что-то тихо напевал и слегка постукивал в бубен. Потом, с укреплением песни, у него появлялся блеск в глазах, камлающий вставал на ноги и пускался в пляс, всё более энергичный… Всё быстрей и быстрей движения, все громче и напористей песня, все чаще удары в бубен… всё шире развевается бахрома на ритуальном облаченье… в конце концов он падает в изнеможении на землю. Эти внешне эффектные приёмы вождь угров игнорировал, у него даже не было шаманского костюма, называемого