Лишённые привычных ориентиров и опор боги рек, озёр, покровители охоты, рыбалки и стойбищ растерялись и, как обычные люди, оказавшиеся в непривычных для себя условиях, стали совершать ошибки, давать промахи. Правда, по-настоящему понять и прочувствовать это могли лишь шаманы, но у одних не хватало ума понять это, у других – признать. Были и третьи, кто, как Чекур, и понял и признал, но продолжал совершать обряды, чтобы не потерять власть над своим народом, не утратить его доверие. Так не могло продолжаться бесконечно. Выход из этой ситуации рано или поздно надо было найти. Но где он и куда ведёт, пока было неясно, а потому необходимо было оставить всё как прежде, хотя бы внешне.

Размышляя об отравленных стрелах, дротиках и копьях, Чекур вспомнил о том, как его самого после первого опыта шаманства вернула с пути в преисподнюю мать отца Курья. Это была единственная женщина-шаман среди угров. Больше ни с одной хранительницей очага боги не желали разговаривать, предпочитая тех, кто представлял род добытчиков и воинов, – мужчин. Будучи ещё совсем мальчишкой, Чекур подглядел, как Курья перед тем, как камлать, растирала мухомор с кровью собаки и пила получившееся снадобье.

Кроме того, что собаки у угров были помощниками в охоте и охраняли стада овец и табуны лошадей от волков, они ещё считались и защитниками от духов преисподней. Не зря при налетах на стойбища врагов угры уничтожали прежде всего собак, стремясь тем самым избежать мести божков, покровительствующих противнику. В случае болезни человека по требованию шамана угры опять же приносили в жертву собаку, удавливая её ремнем, собачьи тела при этом зарывали в землю. Убивали собак и весной, чтобы люди не тонули в лодках, и летом на празднике чистых хором, чтобы шаман, напившись собачьей крови, мог без устали камлать много дней, так же, как собака, лающая без устали. А в праздник Солнца воин, принося жертву, разрубал мечом собачью грудь, доставал оттуда ещё пульсирующее сердце и вгрызался в него зубами, старясь съесть. Если ему это удавалось без рвоты, то предстоящий год стоило ожидать благополучным, если же пожирателя сердца тошнило – готовились к худшему. К тому же жертвоприношения собак совершались при трудных родах.

Потому-то именно собака стала первой жертвой Чекура, которую он лишил жизни, желая испробовать, примерить на себя суть шаманской силы. Выбор пал на щенка, постоянно путавшегося под ногами. Любимец сестры Чекура Нори, часто игравшей с ним, ещё не научился относиться с опаской к людям и охотно побежал за манящим и посвистывающим маленьким хозяином к сосновой роще на краю городища. Щенок почуял неладное, когда на его шее затянули веревку и привязали к дереву. Сначала повис до того непрерывно виляющий хвост, потом из горла стали вырываться лёгкие поскуливания, когда же Чекур вернулся с двумя мухоморами, на поиски которых потратил какое-то время, собачонка уже перешла с завываний на повизгивания. Юный угр повалил её рукой за загривок, прижал коленом к земле и одним ударом кинжала перерезал горло. Придерживая конвульсирующее тельце, отложил обагрённое оружие, взял берестяную плошку, припасённую загодя, поднёс её к ране и наполнил кровью.

Когда собачонка затихла, приступил к сакральной, как ему виделось, трапезе. Шляпки мухоморов были небольшие, с его кулачок. Будь то куски мяса, пусть даже старого лося, он бы умял их быстрее, чем Курья успела бы развести костёр из сухих веток. Но грибная мякоть резко и отвратительно пахла и разъедала язык с нёбом. Вязкая, тёплая, чуть солоноватая кровь, с одной стороны, смягчала это действо, с другой – делала колдовскую снедь тошнотворной. Рвоту удалось сдержать. Покончив с «пищей богов», Чекур уселся под сосной, откинувшись на неё спиной, и стал постукивать в бабкин бубен, который не преминул прихватить с собой, ожидая появления если не самого Нга, то хотя бы Синга – Матери леса. Первой пришла резь внизу живота, потом скрутившегося от боли мальчишку навестило забытьё. К нему уже подбирались духи преисподней