– Смотри, почти созрела. – Генка остановился у обыкновенного дерева, высунувшего на узкую тропу небольшие, залитые солнцем листья. – Попробуем!

– А что это? – Славка не заметил в листве плодов.

– Не видишь? – Генка подпрыгнул, поймал ветку, потянул ее к земле.

Дерево неохотно поддалось ему.

– Не сломай! – Колька перехватил ветку за макушку.

И тут только Славка увидел зеленые плоды с несмелым бледно-желто-розовым загаром.

Генка дернул несколько жердёлин, дал Славке пару штук, громко куснул:

– Кислая, зараза!

А Славка вцепился зубами в бочок жердёлинки и почуял удивительную свежесть брызнувшего в рот кисло-горького, почти без единой сахаринки сока.

– Вещь!

Он сжевал дичку и кинул в балку косточку.

– Через неделю дойдет, – сказал Генка тоном знатока-жердёловода.

Семь дней на юге быстро летят, как мелкие волны моря, если бы не обещание дяди Васи взять с собой Славку: «Как жердёла созреет, пойдем в посадки».

Тетя Вера и бабушка сначала ругали его: «Такого мальца брать с собой!» – но он строго повторил:

– Пойдем! И точка. – И добавил: – Я в девять лет отцу во всем помогал.

Такой был дядя Вася упорный человек: сказал – значит, быть по-моему. Но ведь целых семь дней ждать!

Славка торопил время, а оно тянулось медленно. И бычки клевали неохотно – без азарта, и море поблекло, вяло шлепая по берегу бархатистыми лапками-волнами, и солнце обленилось – вставало по утрам желто-сонное и неохотно, будто надоело ему гулять по небу, поднималось над Таганрогским заливом и опускалось где-то далеко-далеко за кукурузным полем.

– Завтра пойдем за жердёлами, – сказал вечером дядя Вася. – Пораньше спать ложись.

Славка не пошел в летний кинотеатр, лег спать рано: еще блестели красными зайчиками окна, еще июльский жар не растаял в надвигающихся сумерках. Долго он не мог уснуть, ворочаясь в кровати на веранде, и вдруг бабушка легонько толкнула его в бок:

– Слава, пойдешь за жердёлами-то?

– Пойду!

Он удивленно посмотрел на бабушку и накрылся одеялом с головой: мол, не мешай мне спать.

– Так вставай! Дядя Вася ждет. Помидоры я нарезала, компот налила.

– Проспал! – пожурил его дядя Вася.

А пес Шарик дернул цепью: эх ты, соня!

Они поели молча, бабушка погладила Славкины черные волосы, спутанные волнами моря, дала ему небольшой вещмешок и, проводив их до калитки, сказала тихо:

– Ну, ступайте с Богом!

И они пошли по мягкой, овлажненной утренней росой пыли за деревню.

Тихие дома стояли справа и слева, робко шуршукали молодые деревца в палисадниках, боясь своим ранним шепотом разбудить цветы, солнце упиралось лучами в закрытые ставни, в кювет дороги, в кукурузную невысокую стену, выросшую сразу за последней загородкой. Даже коровы в сараях помыкивали тихо, чтобы не переполошить раньше времени хозяек.

Только птица яркокрылая вдруг рванулась в небо, ошалело крутанулась над кукурузным полем и, поняв, что путники не навредят ее детенышам, нырнула в кукурузную глубь.

– Удод всполошился. – Дядя Вася зашагал бойчее. – В ближние посадки пойдем, разведаем, есть ли жердёла. Сегодня наберем немного, а вечером я заклею камеру и поедем на велосипеде.

Славка развеселился (на велике поедем!) и не заметил, как дошли они до ближней посадки. Дядя Вася осмотрелся, перепрыгнул через кювет, пересек кочковатую сухую полосу земли, отделявшую просыпающийся лесок от дороги. Славка шел за ним.

А в посадках шла своя жизнь. Конечно, то был не подмосковный лес, где растут белоногие березки, елки-сосны хвоей пропитывают воздух, дух грибной и ароматы ягодные теребят все живое, где журчат на разные голоса ключевые ручьи, где травные поляны и опушки млеют в солнечном бреду, где зверье живет не злобное, не вредное, где сказки сочиняются сами по себе. Тут, в посадках, все пропитано паутинной сухостью, колючколапые деревья и кустарники лезут друг на друга: земли им мало приазовской, шныряют по траве и листве противные паучки-жучки, а шум стоит жесткий, шипящий, будто змеи висят на деревьях.