На крики и хрипы от удушья приходит Алёна со своими точечками:

– Не устала рыдать?

От меня остались одни хрюки: я пытаюсь выкричать всё, что меня убивает, задыхаясь и хватая воздух ртом, словно рыба.

– Разве Вы никогда не любили? – всхлипываю я.

Алёна молча откидывает простынь, и я вижу в её руке шприц. Расслабляю ногу. Укол в бедро.

– Лекарство от горя?

– Да.

– Спасибо… Алёна…

Она уходит. Лежу. Лекарство начинает быстро действовать. Дыхание выравнивается, воздух свободно течёт в лёгкие. Мочевой удивлённо молчит. Начинаю распутывать левую руку – узел смехотворный, на бантик. Я не могу лежать привязанная – всё затекает, а кушетка жёсткая.

Переворачиваюсь на бок и смотрю на кафельный пол: тёмные линии межплиточных швов внезапно поднимаются кверху и зависают над поверхностью плиток – этакая сетка из швов, на расстоянии полуметра от пола. Удивлённо разглядываю эту галлюцинацию, сфокусировав взгляд: она не исчезает.

В голове всплывает тот короткий диалог, который предшествовал череде этих событий.

Я стою у стены маленькой тесной кухни, внутри гуляет адреналин и отчаяние, в глазах кислыми горошинами толпятся слёзы. А на стуле сидит он: человек, который так мне дорог и одновременно так далёк…

– Выпьешь со мной? – сбивчиво говорю ему. – Мне нужно сказать тебе…

– Мне завтра рано вставать, к тому же всё уже сказано, и не раз. Уходи из моей жизни, – мужчина резко встаёт со стула и уходит спать, так и не выслушав меня.

Смотрю, как по трубке капельницы ко мне в руку продвигаются крупные пузыри. Пытаюсь выпустить их свободной рукой – поджидаю, когда они подойдут поближе к катетеру и собираюсь отсоединить капельницу, – это настоящие пузыри, а не галлюцинация. Так забавно: только что пыталась умереть, и вдруг меня забеспокоила вероятность воздушной эмболии28…

Снова заходит Алёна и кричит:

– Что ты делаешь?

Будучи под «препаратом от горя», отвечаю медленно и спокойно:

– Тут пузыри идут.

– Куда идут?

– В меня. Идут.

Она хватает шланг, видит – там и правда пузыри – и выпускает их сама, молча, после чего снова присоединяет к катетеру. Невинно смотрю на неё: что-то не так, Алёна?

Она спрашивает уже спокойнее:

– Теперь нормально?

Киваю головой. Пузыри – это неправильно, даже если хочешь умереть. Когда возвращается Наташа, я обреченно поднимаю руку с завязкой вверх и говорю, победно-издевательски:

– Развязалась…

Наташа бешено подбегает и начинает, пыхтя, снова меня привязывать, а я говорю:

– Наташа, я же смирно лежу. Не привязывайте меня.

Но она уже не может остановиться.

– Наташа-макрамешница, – констатирую я всё тем же спокойным тупым голосом.

…На узлы этой замысловатой вязки времени у меня уходит на две минуты больше, чем в прошлый раз. Развязываю всё остальное, аккуратно и адекватно складываю стопочкой и лежу, демонстрируя, что могу быть и так.

Меня привязывают снова, и снова уходят, – они без конца приходят и уходят, приходят и уходят. Лежу смирно, сердце бьётся в такт тихо капающей капельнице. Шестьдесят капель в минуту – классика жанра.

Опять методично развязываюсь, складываю все верёвки в кучку и лежу калачиком под простыней. Они больше не пытаются меня зафиксировать, только меняют бутылочки.

Тут мужик слева замолкает, и начинает пялиться в стену. Смотрю туда, и вижу сидящего на корточках Джая: материализовался внезапно, как всегда. Он сидит, прислонившись к стене спиной, и смачно ест поп-корн: подкидывает каждый воздушный кусочек кверху и мастерски ловит его ртом.

– Джая! – громко зову его. – Что происходит? Где я?

– Всё ещё в реанимации, – поясняет он, ловя ртом новую порцию поп-корна.