Только Игнат и, поначалу, Филипп Филиппович остались в стороне. Игнат просто не верил во всю эту «чепуху», как он выражался, и с презрением наблюдал за «этими полоумными». А Филипп Филиппович считал ниже своего научного достоинства вступать в диалог с неодушевлённым предметом. «У меня есть логика, факты, научный метод, – с важностью заявил он Алёше, который попытался было его убедить. – А всё это – не более чем мистицизм, субъективные переживания и экзальтация, не имеющие под собой никакой реальной основы».

Но потом, видя, какими просветлёнными, какими умиротворёнными спускались с холма его спутники, видя слёзы покаяния на их глазах и тихую радость в их сердцах, что-то дрогнуло и в его заскорузлой, привыкшей к одним лишь схемам и формулам душе. И он, стараясь, чтобы никто не заметил, тоже украдкой поднялся к Камню. О чём он там спрашивал, никто не узнал. Но когда он спустился, лицо его было задумчивым, а в глазах, обычно таких колючих и недоверчивых, появилось какое-то новое, доселе невиданное выражение – смесь удивления, растерянности и… робкой надежды.

Когда все вернулись в автобус, Водитель, который всё это время молча и с любовью наблюдал за ними, спросил своим тихим, проникновенным голосом:

– Ну что, странники Божии, помогли ли вам советы Старого Мудрого Камня? Укрепили ли они ваши души для дальнейшего пути?

– Да, отче, очень помогли, – ответил за многих Алёша, и голос его звучал твёрдо и уверенно. – Мы многое поняли.

– Тогда будьте особенно внимательны и бдительны, – сказал Водитель, и лицо его стало серьёзным. – Потому что сейчас, когда вы получили это знание и эту благодать, может появиться тот, кто постарается всё это у вас отнять, обесценить полученные советы, посеять в ваших душах семена сомнения и уныния, чтобы снова вернуть вас во тьму. Враг не дремлет, и он особенно зол на тех, кто пытается вырваться из его сетей.

Не успел он договорить, как рядом с автобусом, словно из самого воздуха, соткалась… Тень. Она не была похожа на обычную тень, отбрасываемую каким-либо предметом. Нет, она была какой-то живой, клубящейся, чёрной, как сама преисподняя, и от неё веяло леденящим холодом и таким беспросветным унынием, очень похожим на то, что царило в их покинутом Городе Тусклых Фонарей. Тень эта постепенно приняла расплывчатые, зыбкие очертания человекоподобной фигуры, и от неё послышался тихий, вкрадчивый, ядовитый шёпот, который, казалось, проникал не в уши, а прямо в мозг, в самое сердце, минуя все защиты.

«Глупые, глупые, самонадеянные человечки, – шептала Тень голосом, от которого кровь стыла в жилах. – Куда вы идёте? Зачем вы себя обманываете? Неужели вы и вправду поверили в эти слащавые сказки про какой-то там Свет? Это всё обман, приманка для дураков! Нет никакого Света! Есть только вечная, беспросветная серость, тоска и разочарование. А камни… камни не умеют говорить! Это ваш собственный воспалённый разум, измученный дорогой и несбыточными надеждами, играет с вами злые, коварные шутки. Возвращайтесь! Возвращайтесь в свой Город! Там всё привычно, всё знакомо, всё понятно. Там вы хотя бы знаете, чего ожидать от завтрашнего дня. А здесь… здесь вас ждёт только пустота, холод и вечное одиночество. И горькое раскаяние в своей глупости».

Шёпот Тени был таким убедительным, таким логичным в своей убийственной безысходности, что у некоторых из пассажиров сердца дрогнули, а в душах шевельнулся липкий, холодный страх. Тихон снова съёжился на своём сиденье, закрыв лицо руками. Анна побледнела как полотно и начала мелко дрожать. Даже поэт Валентин нахмурился, и в глазах его, только что горевших таким вдохновенным огнём, на миг погасла обретённая было надежда.