Совсем недавно прошумел на наших экранах этот суперхит в трёх частях: «Матрица – запуск», «Матрица – перезагрузка» и «Матрица – революция». И как-то сразу понятие «Матрица» приобрело очень широкий смысл. Я буду привлекать его и дальше, говоря об «Онегине». Могут сказать, что это неправомерно, поскольку при Пушкине не было компьютеров. Да, компьютеров, конечно, не было, а вот Матрица была. Она была всегда, если под этим понимать реальность иного плана, где обнажается сокровенный смысл происходящего в нашем, осязаемом, мире.

Например, Татьяна Ларина ходила в «Матрицу» с помощью вот таких нехитрых приспособлений:

Татьяна, по совету няни

Сбираясь ночью ворожить,

Тихонько приказала в бане

На два прибора стол накрыть.

…

А под подушкою пуховой

Девичье зеркало лежит.

Утихло всё. Татьяна спит.

И вот что ей открылось в той реальности:

Спор громче, громче; вдруг Евгений

Хватает длинный нож – и вмиг

Повержен Ленский; страшно тени

Сгустились; нестерпимый крик

Раздался… хижина шатнулась…

Таким образом Татьяна, сама того не зная, «считала» из пространства какой-то незримый и непримиримый спор между Онегиным и Ленским.

Попробуем же проследить отношения между героями романа с самого начала и как можно внимательнее.

2.

Вот Евгений поселился в деревне. Конечно, «и в деревне скука та же», но здесь ему, наконец, удалось создать себе подобие душевного комфорта, насколько это возможно для него – знающего насквозь и жизнь, и людей, и насколько неприглядно то и другое: «Тому уж нет очарований…»

И только где-то, в самой серёдке существа, на нелегальном положении, ещё жило смутное подозрение, что есть и какая-то другая жизнь, которой он не знает. (А может быть, когда-то знал?) Однако это подозрение (по выражению Пушкина – «роптанье вечное души») совершенно ни к чему для человека, намеренного отбывать свой срок в этом мире по возможности спокойно, без стрессов, с удобствами и даже с некоторыми маленькими удовольствиями. И потому «роптанье» надёжно заблокировано размеренным образом жизни, кругом чтения, а главное – нерушимым бастионом своего менталитета. Такое существование Онегин привык называть свободой.

И вот появляется Ленский – единственный достойный Евгения собеседник в этом медвежьем углу. Со школьных лет памятны строки, завершающие характеристику этого юноши:

Красавец в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

Расшифруем. Красавец – это понятно. Поэт – это который пишет стихи. А что такое «поклонник Канта»? Несла ли музыка этих слов какой-нибудь смысл для нас тогдашних, 14- и 15-летних? Нет. А теперь? Смущённое кряхтение.

Вернёмся к Онегину. Достойный собеседник для него желателен: это повышает комфортность существования. Этот мальчик невольно располагает к себе, хотя принимать его всерьёз невозможно: не знает жизни абсолютно, к тому же пишет стихи… Евгений в своё время тоже пытался писать. Не подумайте чего худого, конечно же, не всерьёз, а так, от скуки. Разумеется, у него ничего не вышло, и это к лучшему, право, ведь такое занятие недостойно мыслящего человека. Вы только послушайте, какой галиматьёй набита голова у этого Владимира:

Он верил, что друзья готовы

За честь его принять оковы…

…

Он верил, что душа родная

Соединиться с ним должна…

…

Что есть избранные судьбами

Людей священные друзья… (Старшие Братья Человечества? Интересно, откуда у Пушкина могло быть такое знание?)

Всё это несколько раздражает, но в то же время помогает Евгению ощущать своё неоспоримое интеллектуальное превосходство. А умеренная доза адреналина, как мы теперь говорим, не вредна, а даже полезна:

Пускай покамест он живёт