Пока мы катили по пустырю, я представлял, как девушка смотрит на нас и чувствовал себя особенно мужественным в шлеме, в реве мотора и ветре, который действительно бил в лицо.

Мы добрались до окраины пустыря и развернулись.

– Готов? – Услышал я голос пилота в шлемофоне.

Под ложечкой у меня разлился холодок.

– Готов!

Мотор взревел, и мы понеслись.

Я плохо запомнил взлет, и пришел в себя лишь когда земля осталась далеко внизу, и передо мною возник город, – такой знакомый и – другой.

Линии улиц, тенистый массив парка, светлые россыпи домов, переложенные пышной зеленью, окраинные микрорайоны, пригороды, степь за ними и синяя череда сопок на юге – все открылось разом.

В упругих порывах ветра и бликах солнца, в реве и дрожи мотора город плыл под крылом.

С такой высоты не было видно разрушительных последствий урагана. Город был опрятен, ухожен и свеж, словно бы сошел с плакатов советских времен.

Я высунул руку из кабины. Ветер с неожиданной силой отбросил ее назад.

– Не балуй! – Раздался строгий голос в наушниках.

Я увидел Бульвар Мира под собой, который упирался в здание политехнического института, и огибал его с обеих сторон. Увидел сквер у кинотеатра имени Ленина за институтом и гранитную статуэтку одноименного монумента. Через дорогу от сквера различил я и крышу своего дома в глубине двора, среди деревьев и таких же точно крыш.

Трудно было поверить, что среди этого огромного, нераздельного пространства, то, другое пространство, – пространство моего дома когда-то казалось мне таким незыблемым и завершенным с его камином, старинной мебелью и лимонным деревом в кадке.

Аэроплан набирал высоту.

Глядя вокруг, я грезил о чем-то, о чем сам пока не имел представления, но что несомненно было там, где за массивной, клепаной башкой капота, лежала в туманной дымке недостижимая линия горизонта.

«Наверное, счастливый человек должен быть этот Виктор Иваныч, если видит такое каждый день, – думал я. – И этот парень, которого не стало – он тоже, наверное, был счастливым. Интересно, что случилось с ним?»

Массивная ручка управления передо мною чуть шевелилась, словно дышала.

В зеркальце, установленном на срезе кабины, я видел бесстрастные глаза пилота за стеклами защитных очков.

– Ну, как? – Спросил он.

Я поднял большой палец.

Аэроплан стал разворачиваться.

– А правда, что можно порулить? – Вспомнил я давешнее обещание Виктор Иваныча, и снова почувствовал холодок.

– Ну, попробуй, – буднично ответил он. – Держу ручку. Ноги ставь на педали.

Я сделал, как было велено.

Давай. – Сказал Виктор Иваныч. – Только без резких движений, смотри!

– Понял, – ответил я, растерявшись от неожиданности и той простоты, с которой все произошло.

– Отдал управление, – сказал Виктор Иваныч, и в зеркальце я увидел его широкие ладони.

Я замер с ручкой в руках, и самолет действительно летел какое-то время, пока не стал крениться и опускать нос. Растерявшись окончательно, я дернул ручкой и наугад двинул педаль; аэроплан резко накренился в другую сторону, взбрыкнул и повел капотом. Воздушный поток возмущенно вскипел за бортом и упруго толкнул аэроплан в дюралевый бок.

– Тише, тише! – Раздалось в шлемофоне. – Не суетись! Он сам летит, ты только подправляй.

Горизонт никуда не манил больше. Теперь это была просто линия, под которой елозила непослушная башка капота, норовя то запрокинуться, то завалиться, то скользнуть в сторону.

Самолет не давался мне. Я не замечал, что спина взмокла, что плечи ноют от напряжения и пальцы до белых костяшек сжимают ручку. Я потерял счет времени, не очень хорошо запомнил посадку и выбрался из кабины мрачнее тучи.