Он пьяно усмехнулся и широко повел головой.

Затем поглядел на меня и на Агату, сидящую рядом. Лукаво сощурился.

– А ты, я смотрю, Агатка, даром времени не тер-ря-я’шь… Был у тебя Игорь, а стал… – Кстати, – обратился он ко мне. – Как там тебя зовут, опять? Виноват… (пилот снова икнул). – На имена память ни-ку-дышняя…

При этих слова Виктор Иваныча внутри меня что-то болезненно сжалось.

«Знал, Йорик, знал, – ныло в черепной коробке, в самом дальнем ее углу. – Только притворялся, что не догадываешься».

Агата одним гибким, стремительным, движением поднялась и скрылась в темноте.

– Фу-ты ну-ты! – Засюсюкал ей вслед Виктор Иваныч. – Смотри, какая гордая! Ну и… Иди! Иди! Может, найдешь там еще какого-нибудь. Мало-ли их в темноте-то шляется! Ты ж у нас… прынцесса! Не даром Игорек-то наш…

– Ты, Витя, говори, да не заговаривайся. – Строго сказал Аркадий.

– Молчу, молчу. – Виктор Иваныч встрепенулся и вдруг стал прежним собой. – Молчу… Переборщил.

У меня отлегло от сердца.

Пилот действительно замолчал и долго сидел неподвижно.

На западе горизонт полыхал зарницами. Снова надвигалась гроза и неясно было, пройдет ли она стороной, или накроет город.

– Да! – Воскликнул Виктор Иваныч внезапно, так же внезапно делась вдруг снова пьяным, и посмотрел на меня. – А что стало с Игорем?

Потом обернулся к Аркадию: «Ты не знаешь?»

– Не дури. – Ответил Аркадий.

– А то и стало, – вздохнул Виктор Иваныч, – что пропал Игорёк.

Он помолчал и добавил с видимым усилием: «У-то-нул… В Почай-Реке. Вместе с аэропланом».

Он сгорбился на бревне, уперев подбородок в ладони.

– Широка Почай-Река. – Произнес пилот задумчиво, пустым каким-то голосом. Костер отражался в его широко раскрытых, неподвижных глазах. – Холодна. Туманна. Редкая птица долетит… Вот и Игорь-то наш… – Он замер. – Не… – шумно вздохнул, словно собираясь с духом. – Не… – Подбородок его задрожал, брови поднялись удивленно – …Долетел…!

Слезы побежали по обветренным щекам, теряясь в черной, с проседью бороде.

– Не долетел! – Выдавил густо и зычно Виктор Иваныч, и затрясся в беззвучных рыданиях.

Аркаша привстал и взял его под руку: «Все, Витя. Все. Пошли. Слышь?

Пилот приподнялся было, но вдруг зарыдал в голос и снова повалился на бревно.

– Га-ады-ы! Кричал он. – С-скоты!! Не долете-е-ел!!!

Аркадий, чертыхаясь, тащил Виктора Ивановича с бревна; Виктор же Иваныч упирался, и то рыдал, то угрожал кому-то, то вдруг делался спокоен и просил принести какую-то тетрадь: «ту, где все записано», – и снова рыдал.

Я тихонько встал и шагнул из освещенного костром пространства в ночь, в лунный свет и морок теней; растворившись в них, побрел, вглядываясь в сумрак.

***

Букпа успокоилась. Дождевая вода сошла, и русло поблескивало на дне оврага среди наносов ила, мусора и зарослей тростника.

Я был все еще пьян, но мне казалось, что мыслю я совершенно трезво, хотя голова уже ныла. Водка явно была паленая.

Я шел вдоль берега.

Агаты нигде не было. Скорее всего, она окружным путем вернулась в свою палатку…

Из множества путей, которыми начинался этот день, оставался один: томительный, долгий, пеший путь домой.

Пьяные крики Виктор Иваныча еще доносились от костра временами, и было неприятно вспоминать, что утро было так чисто.

Я миновал пустырь и уже недалеко был от улицы Гоголя, когда в овраге у заброшенной насосной станции, у самой воды засветился огонек.

Я остановился. Там, на дне оврага, был кто-то. Я не мог различить его. Меня же, освещенного луной, было видно прекрасно.

Все вокруг словно вымерло. Ни с нижегородской улицы, ни с улицы Гоголя, ни даже проспекта Бухар-Жырау не сверкали фары, не доносились звуки города. Лишь за деревьями на той стороне оврага светились окна частных домов.