– Удивляюсь тебе, Швабрин. Как ты курсантов учил? – спросил Николай, расправив свои квадратные плечи.

– Прекрасно, Колясик. Но ты бы у меня самый любимый курсант бы был, – посмеялся Ваня.

– Это почему?

– Ты крепкий, – ответил я. – А в Белогорске на аэродроме такие нужны. Там постоянная проблема с выгребными ямами под туалет.

Рядом сидящие ребята негромко посмеялись. А Швабрин с Чумаковым не смогли этого сделать. Головная боль не давала им смеяться.

Морозов скривил лицо и недовольно хмыкнул.

– Не обижайся, Коль. Ты же вечно пытаешься выпендриться и нас задеть. Мы тебе и отвечаем. Давай уже жить дружно? – спросил я и протянул ему руку.

Николай «ответил» тем, что картинно уткнулся в конспекты. Не получается у нас с ним сосуществовать.

– Всем доброе утречко! – медленно зашёл в кабинет Глеб Артакович.

Трудно сказать, сколько ему лет, раз он начинал летать ещё в годы Гражданской войны. Выглядел он неплохо. Пускай на голове сильная проплешина среди немногочисленных седых волос, а лицо и руки покрыты морщинами, но голос у него ровный, движения быстрые, а ум светлый. Для преподавателя по «Динамике полёта» большего и не надо.

Даже будучи уже гражданским человеком, не перестаю удивляться, как некоторые преподаватели держат марку в общении со взрослыми обучаемыми. Ведь любой из нас мог бы послать Глеба Артаковича, но ему удаётся держать всю аудиторию в напряжении.

– Так, сизые вы мои голуби, проверил ваши работы и, как всегда, всем поставил «неудовлетворительно», – сказал Адмиралов и хлопнул по столу рукой.

В кабинете никакого гула негодования по этому поводу, поскольку это стандартная оценка у Глеба Артаковича. За всё время только мне удалось получить пару троек. Про них я узнал при личной беседе с Адмираловым.

– Хочу вам вот что сказать. Не самые вы плохие ученики.

– И это, после того, как он в прошлый раз назвал меня «камнем», – шепнул мне Ваня.

Адмиралов продолжил рассказывать о том, насколько важно знать динамику полёта любого из самолётов и вертолётов. Затем перешёл к рассмотрению особенностей устойчивости и управляемости МиГ-25. Старичок, одетый в серую жилетку поверх белой рубашки, прохаживался между рядами.

В руках он держал макет перехватчика МиГ-25 и показывая особенности его поведения на критических режимах.

– Вы должны понять, что МиГ-25 и МиГ-31 – это перехватчики. Высший пилотаж, сложнейшие фигуры оставьте Т-10 и МиГ-29, – отмахнулся Адмиралов. – Перехватчики начинают жить только в стратосфере и ближнем космосе. Ферштейн?

И мы все молча закивали.

– Морозов, ты меня понял? – спросил Адмиралов у Николая.

– Конечно, – весело ответил тот.

– Не вижу, голубь, – сурово произнёс Адмиралов. – Я читал отчёт каждого из вас о выполненном самостоятельном полёте.

Тут я вспомнил, что Адмиралов требует после каждого вылета без инструктора, писать отчёт. Именно писать, поскольку у некоторых есть большие проблемы с анализом полёта. На словах скажут, а на бумаге написать не выходит.

– А ты что нацарапал, Родин? Взлетел, испугался, сел? – съехидничал Морозов за моей спиной.

Как маленький! Лет уже много, а всё выделиться пытается. Наверное, Николаю обидно, что Глеб Артакович его недолюбливает.

– Сейчас один из вас доложит по своему отчёту у доски, и мы обсудим его ошибки. Родин! – позвал меня Адмиралов. – Выходи, рисуй схему сил и то, как ты действовал и почему.

Неожиданно, но и ожидаемо одновременно. У меня одного только случился отказ. Ещё и не совсем ординарный.

Выступление моё заняло всю пару, и обсуждения были бурные. Даже Швабрин с Чумаковым забыли о головных болях и выдвигали предположения по действиям в подобной ситуации.