На другой день после обеда Голос всё же позвонил.

– Ну что же вы не несёте? Послезавтра уже прошло. Вы разве необязательный человек?

– Извините, вчера дочитал только поздно вечером.

– Значит, книга уже на месте?

– Козьмина, я поэтому и беспокою. Стою тут рядом с вами, на углу, звоню из автомата. У вас почтовый ящик нараспашку, дверца находится в загнуто-выгнутом состоянии. Не хочется книгу в нём оставлять. Могут унести.

– Так, и что же вы предлагаете?

– Не уверен, честно говоря, какой ещё вариант доставки вас может устроить… Гм… Знаете что, давайте я починю эту вашу дверцу. Только вот сейчас сбегаю за инструментом. Там всё просто должно быть.

– Н-ну хорошо. Жду.

Прошло два часа или шесть – Козьмина не почувствовала разницы. Ходики молчали. Она взглянула мельком в зеркало, поправила чёлку. Ушла в спальню, скинула халат, надела выходную блузку, джинсы. Посуетилась ещё у зеркала. Глянула в окно – кажется, начинало темнеть. Предвечерние музыканты внутреннего оркестра уже принялись рассаживаться и раскладывать пюпитры. Она безмолвно отправила их отдыхать. Открыла входную дверь и по ступенькам осторожно спустилась вниз. У дверей лифта огляделась – никого. Её взгляд привычно упал на почтовый ящик. Сквозь дырочки в надёжно прилаженной дверце виднелись фрагменты обложки её книги. Нащупала в кармашке ключ, открыла ящик. Внутри, прижатый обложкой, сиротливо лежал сложенный вдвое клочок бумаги. Она развернула записку. Текст был краток: «Спасибо, Козьмина!» – «Пожалуйста», – мысленно ответила она. Вдруг кровь бросилась ей в голову – слово «Козьмина» было нацарапано ужасным почерком так, что непосвящённому, скорее всего, было бы непонятно: написано «Козьмина» или «Людмила». «Бред!» – решила она и пешком, неторопливо начала подниматься наверх.

Вернувшись, присела на диван, всё ещё держа книгу и записку в руках. «Надо ходики завести», – наконец мелькнула мысль. «Да!» – вдруг сказал автоответчик Козьмининым голосом. Она вздрогнула, потому что совершенно не слышала звонка.

– Кася, это я, подними трубку, если ты есть. Не ленись. Подойди. Ты ведь дома всегда в это время. Я же знаю…

– Да.

– Кася, мать приглашает. Пирог испекла, хочет на нас поглядеть. Ты ведь ей не чужая. Пойдём?

– Хорошо, я буду в восемь. Оденусь только.

– Кася.

– Ну что ещё?

– Будешь уходить, дверь не забудь запереть.

– Сам ты дурак. Выхожу через полчаса.

– Кася, ты спишь?

– …

– Знаешь, мне показалось, что мама тебя по-прежнему любит, даже больше, чем собственного сына. Меня она считает…

– Я сплю.

– Я хотел…

– Я сплю. Мне снится, что ты встаёшь и тихо уходишь.

В глубине коридора откашлялся и заговорил автоответчик: «Людмилочка, ты уже легла? Звонила свекровь твоя бывшая, говорила, что вы приходили на пирог…»

– Да, мама.

– Этот Aмарал к тебе не приставал опять?

– Нет, мама. Он проводил меня и ушёл.

– Смотри, Люля, не потакай ему. Он тебя уже довёл один раз.

– Всё в порядке, мамуся, не волнуйся. Я иду спать. Целую.

Козьмина вздохнула, постояла ещё немного у телефона, затем вернулась в спальню.

– Да иди ты уже домой! Чего разлёгся тут как марал?

– Мама твоя звонила?

– Звонила. Спрашивала: «Как там твой олень, за тобой ухаживал?»

– Ну да, поверил я тебе. Выговаривала, наверное, за меня.

– Ой, какая тебе разница?! Одевайся! Я устала.

Козьмина подождала, пока захлопнется входная дверь, приподнялась на кровати и села. Взяла в руки записку и стала рассматривать. Это был листок от перекидного календаря. Седьмое число – как раз тот день, когда она ушла из парка, позабыв книгу на скамейке. Странно, этот Голос, чтобы написать ей записку, пролистал календарь на пять дней назад и лишь затем вырвал листок. А может быть, он перестал следить за числами после того момента, как нашёл книгу? Или же, найдя книгу и увидев автограф на обложке, в тот же день пытался сообразить, откуда такое имя могло возникнуть, и нацарапал простой пример, пытаясь исказить почерк при написании имени. Бред!