Инна Кабыш Ave Eva читать онлайн страница 1

Вперед

Ave Eva Инна Кабыш

С каждым днём счастливее…

Инна Кабыш – редчайшее, самобытное явление в русской поэзии. Погружаться в её стихи – как плыть в прозрачной реке со множеством подводных течений и ощущать то толщи нежащегося на солнце тепла, то внезапную ледяную струю. Очередная драгоценная строка (а их так много в книге «Ave Eva»!) – и вздрагиваешь от удивления, от узнавания привычных вещей, поданных с непривычного, свежего ракурса. Это поэтика художественно убедительного парадокса, сращения чувственного и духовного, земного и надмирного, бытового и бытийного.

Как говорит сам автор: «Ведь образ – это, с одной стороны, реальное, а с другой – запредельное. И кто такой поэт, как не тот, кто сопрягает то и другое?»

Поэтический жест Кабыш экспрессивен без эксцентричности, пронзителен без надрыва и чист без патетики. Он органично сочетается и с интонацией, и с графикой текстов. Когда перед тобой подлинное искусство, даже не хочется думать, вникать, разбирать на составные части, потому что понимаешь: это настоящее чудо, тайна, не поддающаяся рациональному объяснению.

Суженый, путь мой сужен,

мне ведь никто не нужен:

Бог меня создал целым –

теломдушоюделом,

дал мне не просто много –

всё.

Возропщу ль на Бога,

давшего только счастье

тем, кого создал частью?..

В стихотворениях Кабыш столь мощное преодоление трагизма существования, что в некотором смысле чтение даёт ощутимую психотерапевтическую помощь.

Как говорит соседка моя баб-Люся:

«Я с каждым днём счастливее становлюся…»

(Хоть ни кола, ни двора у ней, ни скотины –

только и есть одна у ней гильотина,

что от всего отсекает дурные части,

преображая любое несчастье в счастье.)

И в это баб-Люсино счастье веришь прямо так, сразу: тут и судьба (потянет на целый роман), и христианское мироощущение, и мудрость приятия жизни. А всего-то шесть строк!

И ещё есть в книге чудесная баб-Ева (эссе «Ave Eva»), которая была поэтом, «поэтом, не писавшим стихов». Она «не была привязана ни к Польше, ни к Украине, ни к своему дому на улице Горького – только к языку: он был её родиной». Эссе, посвящённое бабушке автора, удивительно светлое и тёплое, особенно актуально сегодня в связи с событиями на Украине, ведь «русский и украинский – это просто два размера одной силлаботоники».

Одно из ключевых понятий книги – счастье. И для Инны Кабыш оно растворено буквально во всём, если всмотреться в мир с нежностью и сочувствием.

Есть в поэтической поступи Кабыш изящество, особая поэтическая грация, порода. Этого поэта ни с кем не спутаешь. У Инны всё своё: лично ею добытые смыслы, своя любовь, своё страдание, своя осень.

А любимый месяц – октябрь.

Октябрь. Внезапная свобода.

Трещит затопленная печь.

Ещё день-два – отключат воду,

и русская умолкнет речь,

и все разъедутся отсюда –

в Москву, в Москву,

как три сестры,

лишь я останусь – делать чудо:

косить траву и жечь костры…

В книге, кстати, довольно много стихотворений, в которых присутствует этот месяц.

Ты не веришь мне на слово,

ты не веришь, а зря:

я действительно счастлива

на краю октября…

Дорогого стоит особая новорождённость мироощущения Инны Кабыш. Трудно не устать от мира, от быта, от житейских проблем и забот. Но ещё труднее сохранить способность удивляться и любоваться. А Кабыш умеет и абсолютно искренне!

Почему так всегда умиляет

первый шаг?

Это ж было вовек!

Почему так всегда удивляет

первый снег?

И врасплох почему меня снова

застаёт первый лёд?

и я думаю про рыболова:

он по водам идёт…

И ты будто и сам идёшь по водам: по водам новых смыслов, новых переживаний, новых прекрасных строк…

Есть в книге и пьесы. Больше всего меня тронула «Шубка». Здесь есть всё: и ирония, и юмор, и печаль. И хорошая убедительная концовка, что встретишь нечасто. Пьеса необычная и по форме, и по содержанию. В ней и острая социальность, и сюжет, и любовь, и новогоднее чудо, и муки совести. А вообще она вся про совесть. Про то, как трудно жить на свете совестливому человеку и как важно не растерять это чувство, поддавшись соблазнам…

Читать Инну Кабыш радостно, щемяще и немного страшно. Но во время чтения что-то с тобой происходит волшебное, отчего становится грустно-грустно и одновременно радостно-радостно и ещё сильнее хочется жить. И ощущать счастье на вкус и на цвет, и нежить его, как младенца, и уже никогда не расставаться с ним.

Анастасия Ермакова, поэт, прозаик,

заместитель главного редактора «Литературной газеты»

Стихотворения

«Если смерти – то моментом…»

Если смерти – то моментом

(так прошу свою судьбу),

чтоб спасти кого при этом,

чтоб не больно,

чтоб не летом,

чтоб красивой быть в гробу.

«Была твореньем – не творцом…»

Сергею Луконину

Была твореньем – не творцом,

была безмолвною моделью,

была я попросту лицом,

картонкой,

краскою,

пастелью.

И появившаяся связь

меж мной и этою картонкой,

где я сегодня родилась,

была «властительной и тонкой».

И обозначилось родство

меж мною и моим портретом,

и приближалось Рождество

по всем земным его приметам.

Стоял мороз на свете злой,

я шла своим каким-то курсом,

всё меньше делаясь землёй,

всё больше делаясь искусством.

«Для кого-то умер Евтушенко…»

Для кого-то умер Евтушенко –

ну поэт, ну больше, чем поэт, –

для меня ж – пошла на стенку стенка,

рухнул мир

и выключился свет.

Никогда его не будет больше –

хоть чини его, хоть не чини.

Ну и боль! – о Боже, ну и боль же! –

я не виновата – извини…

«Это смерть – а она не жена…»

Это смерть – а она не жена,

и играть с нею незачем в прятки.

Я пришла – потому что должна,

и плевать мне на ваши догадки.

Что там жёны, мужья, сыновья –

много званых, а избранных мало.

Я пришла, потому что лишь я

научилась вытаскивать жало.

Это ведь не намного страшней,

чем в руке или в пятке заноза.

Вот и всё, мой родной.

И бог с ней!..

Ни к чему эти слёзы и розы.

Превратятся рыдания в смех,

ветер жаркие губы остудит:

я тебя поцелую при всех –

и пусть кто-нибудь только осудит!

«Неужто синенький платочек…»

После детоубийства нельзя ожидать благополучной жизни на земле, а уж о жизни в вечности даже и помыслить страшно.
о. Иоанн Крестьянкин

Неужто синенький платочек

(или с каёмкой голубой)

за убиенных нами дочек

иль сыновей

(ответ любой)

нам будут подавать до гроба?

И там, за гробом, не простят?

Хоть виноваты были оба,

лишь Фриду отправляют в ад…

И все сгорят метеориты,

и вся Вселенная сгорит,

и не найдётся Маргариты,

чтоб попросить за нас,

за Фрид?..

«Подумаешь: печать…»

Подумаешь: печать

или столбец в тетради!

Нет, я могу молчать,

раз надо: бога ради!

Раз надо так ему,

громадну,

триедину,

без –

жалост –

нейшему –

мужчине,

быту,

сыну.

«Я так за жизнь свою намёрзлась…»

Я так за жизнь свою намёрзлась

в стране, где вечная зима,

так насмотрелась я на мёртвость

(как только не сошла с ума!)…

И хоть бесчувственному телу

равно…

но есть ещё ровней,

и я б не с мамою хотела,

не с папой

(бог и с ним, и с ней!),

не с благоверным,

не с любимым,

с кем належалась за глаза,

но с первым встречным,

но с любым бы

(лишь только не границей за!).

…И я не знаю: рай – он есть ли?

И где я буду – не пойму.

Когда умру – точнее, если:

ЛЕЖАТЬ ХОТЕЛА БЫ В КРЫМУ…

«Драмкружок…»

Драмкружок,

и музыка,

и фото,

и шитьё,

и кройка,

и стихи –

милые девчоночьи заботы,

плавуны, лишайники и мхи.

Там, где густо, стало нынче пусто,

но открылись главные пути,

но открылось главное искусство –

отовсюду вовремя уйти.

«Как говорит соседка моя баб-Люся…»

Как говорит соседка моя баб-Люся:

«Я с каждым днём счастливее становлюся…»

(Хоть ни кола, ни двора у ней, ни скотины –

только и есть одна у ней гильотина,

что от всего отсекает дурные части,

преображая любое несчастье в счастье.)

«Был день, как в детстве, длинным…»

Был день, как в детстве, длинным, –

покуда мыли пол

(нет, не стихом единым!),

пока скоблили стол,

пока топили печку,

пока пекли блины,

пока искали свечку

немыслимой длины, –

и не хотел кончаться,

хоть выпит был до дна:

на свете нету счастья –

поэзия одна…

«Куда бы я ни уходила…»

Куда бы я ни уходила,

всё возвращалась я назад,

но что прошло, не стало мило,

и где был ад – остался ад.

И я не потому осталась,

что ты в моём окошке свет:

любовь и кровь,

любовь и жалость –

чего-чего на свете нет.

К примеру, счастья нет на свете,

но есть великий неуют,

где с горя ставшие как дети

уже не плачут, а поют.

Поют –

ну это ли не чудо

(какое там – в руке рука!).

…Я знала, что с тобою буду

несчастлива, –

наверняка.

«И я замыслила побег…»

И я замыслила побег,

да только некуда податься,

пускай жара бы или снег –

мороз и солнце, минус двадцать,

но это: слякоть и октябрь,

метро,

пинки,

звонки,

тетради –

чуть-чуть помедленней хотя б,

не счастья для, а Бога ради.

«Суженый, путь мой сужен…»

Суженый, путь мой сужен,

мне ведь никто не нужен:

Бог меня создал целым –

теломдушоюделом,

дал мне не просто много –

всё.

Возропщу ль на Бога,

давшего только счастье

тем, кого создал частью?..

«Я других затем любила…»

Я других затем любила,

чтоб тебя опередить,

я тебя по правой била,

чтобы мог по левой бить.

Я могла сказать такое

(всяк другой – убил!),

чтоб не стало ни покоя

у тебя,

ни сил.

Берегут зеницу ока,

а НЗ хранят:

сядь высо́ко,

глянь глубо́ко –

Я спасла наш ад.

«Как на рассвете светится…»

Как на рассвете светится,

как на закате жжётся,

любится, да не терпится,

плакать бы – ан смеётся.

Нету печали радостней

этой, почти хрустальной.

Кто это нынче рядом с ней?

Пусть остаётся тайной!

Кто там спустился с горочки,

вижу я по походке –

сладкое это с горечью

Вперед