Один есть только выход – накапливать терпенье.

Твоя оглохла лира – ей в этих стенах тесно,

но верь: взлетит над миром мелодия протеста.

О лжи не будет речи: всё будет так, как было.

И вздрогнет, как при встрече, та, что тебя забыла.

* * *

Прислушайся: в мире, где птиц заглушают клаксоны,

где лук в огороде и вырос бурьян у сарая,

на летнем наречии шепчутся липы бессонно,

как шепчутся люди, тревоги свои поверяя.

Они уже были людьми, только раньше немного.

Теперь не пугаются их воробьиные стаи.

Повсюду, повсюду застыли они одноного,

как памятник тем, из которых они вырастают.

Послушай ночами их стоны и горькие всхлипы,

их радость при встрече пришедшего заново мая.

Послушай, прошу я, что скажет усталая липа,

моими руками, как прежде, тебя обнимая.

* * *

На дворе — разгар зимы, снег устал, похоже, падать,

но, как соком бузины, обжигает душу память.

В той стране, где старый сад на ветру ветвями машет,

опьяняет аромат зверобоя и ромашек.

Подпирал я там плечом теплый ствол цветущей сливы

и не думал ни о чём, потому что был счастливым.

И так хочется опять, захмелев от красок мая,

это счастье испытать, ничего о нём не зная.

* * *

Чтоб спастись, я не сделал ни шагу,

не пугался большого пожара.

Я в такую попал передрягу,

что спасёт разве только поджарость.

Но не надо мозги мои пудрить —

я не буду творить беспредела.

Пусть огонь опалил мои кудри,

голова-то моя уцелела.

Пусть тюрьма – это вовсе не Мекка,

это область, наверно, такая,

где однажды я вдруг докумекал,

что в аду не везде припекает.

* * *

На мгновенье забудь, что наш век суетлив,

что в прихожей не выключил свет, уходя, —

и услышишь давно позабытый мотив,

что сентябрь подбирает на скрипке дождя.

И услышишь, как листья поют, и остуд

не боятся. Не бойся и ты, оглядись —

и забудешь свой угол и сытый уют,

и душа устремится в рассветную высь.

И она воспарит над кленовою хной

и над ветром, что пыль водяную несёт.

Пусть в тот миг будет править твоею страной

эта музыка непостижимых высот.

Не живи, печаль смакуя, не кичись своей бедою…

* * *

Ты вольна поступить как угодно,

никого и ни в чем не виня.

Ты красива и снова свободна

и когда-то забудешь меня.

Будет кто-то, кто лучше и чище,

кто моих не узнает забот.

Он давно тебя, милая, ищет

и когда-то, наверно, найдет.

Жизнь покажется легче, новее.

Все, что надо забыть, — на распыл!

Даже ветер — и тот не навеет

сон о том, что тебя я любил,

эту кипень кудлатого мая,

шум дождя и мельканье огня,

когда шел я, тебя обнимая,

и когда ты любила меня.

* * *

Ты не ждал судьбу такую, что молотит градобоем?

Не живи, печаль смакуя, не кичись своей бедою.

Жизнь свою меняет скорость. Если не затянет в омут,

значит, завтра, значит, скоро что-то будет по-другому.

Будет солнце после града, чтобы высушить одежду,

и улыбка — как награда

за последнюю надежду.

* * *

Разве я думал, что каждый

станет мне дорог когда-то,

кто испытал хоть однажды

крайнюю степень утраты?

Сам я живу, как придётся.

Мне себя вовсе не жалко.

Жизнь – как октябрьское солнце:

светит, да только не жарко.

Жаль мне других – им похуже,

их искалечены души,

им и тропиночка уже,

жизнь их — якутская стужа.

Кто из них станет оседлым?

Снова они пролетели.

Гонит их ветер осенний

в логово белой метели.

Худшего не приготовить,

если не держишься стайно.

И не узнает никто ведь

их величайшую тайну.

* * *

Этот счёт не приложишь к оплате —

задолжал я за это и то,

и, коль я никого не оплакал,

то меня не оплачет никто.

Я не знал, где быстрины и мели,

нарезая по жизни круги,

но в душе доброты не имея,

трудно жалости ждать от других.

Не до смеха теперь, не до смеха

я попал в непростой переплёт.

Спохватился, да поздно: уехал

поезд мой на столетье вперёд.