– Дюбуа пообещал тебе поступление? – саркастически прервал его я.

– Обещал похлопотать. Его отец вроде как с деканом на короткой ноге, – скромно потупил он свой взор.

– Вот вы значит, какие. Все за меня решили. Мою жизнь расписали заранее. А мне по-твоему, какая участь уготована?

– Ну… – запнулся он, – я так понял, ты уже согласился. Продолжить управлять островом. Нужно же кому-то тут оставаться. Ну подумай сам, ведь у тебя нет таких как у меня, талантов! Что ты будешь делать в Нанте? Ты ж вылетишь после первого семестра.

– Это сейчас ты у меня вылетишь из этого гаража, как пробка!! – рассвирепел я, – Сожгу твою хибару и твоего пьянчугу старика в придачу!

В тот момент я был здорово зол и, наверное, исполнил бы задуманное, если б, не дай бог, был пьян! Но я был трезв и от злости опрокинув чан с какой-то жидкостью, выскочил из этого сарая, решив навсегда для себя ни с кем более не заводить дружбы!

Через два дня ко мне пришла полиция. Мария встретила их кокетливо, но была незамедлительно отодвинута в сторону. Двое дюжих жандармов взяли меня под руки и заковав в наручники, увезли в комиссариат.

Как выяснилось позже, жидкость, которую я пролил в гараже у Канье, оказалась ядовитой. Источала некий жутко токсичный фермент, который за пару часов укокошил старика Канье. Сам же Франциск успел уехал вслед за мной и его почти не задело. А его же грешный папаша, очнувшись в доме, поперся в гараж, дабы найти чем опохмелиться, поскользнулся там и упал, ударившись затылком. И всё бы ничего, но его дрянное здоровье не позволило ему быстро выбраться из сарая и пока он там лежал, он надышался парами сего продукта и отдал Богу душу.

И я, и Франциск попали под следствие. Обоим нам вменяли причинение смерти по неосторожности. Соседи видели мой аккуратно припаркованный байк, от того и я тоже попал под подозрение.

По большому счету, наша вина была обоюдной: я виноват был что пролил, он – в том, что вовремя не убрал. Мы сидели за решеткой в одной камере в здании комиссариата, так как на нашем небольшом острове не было даже толковой тюрьмы.

За три дня, что мы сидели вместе, мы почти не разговаривали. Он постоянно лежал, отвернувшись лицом к стене, я же не утруждал себя расспросами. Было ясно, что конец не только нашей дружбе, но и детству, окончательно пришел.

Несколько раз нас вызывали на допросы. Не знаю, кто допрашивал Франца, а меня имел удовольствие лицезреть лично сын Жанэ, Марк, здоровый криминального вида молодой человек, буквально недавно вернувшийся с материка, где он окончил (со слов его отца, разумеется) высшую юридическую школу Франции, университет Пантеон-Ассас. По его виду этого было не сказать, он больше напоминал громилу из голливудских фильмов про мафию, но не буду же я его расспрашивать о столь тонких материях.

Марк Жанэ плохо вникал в суть бумажного судопроизводства, зато отлично соображал по части «активного следствия». При первой встрече (всего их было три), он заявил мне что через полгода он станет комиссаром острова и от его слова и воли отныне зависит, не только моя судьба, но и судьба всей моей семьи. Поэтому мне нужно признаться и чем скорее я это сделаю, тем будет лучше для всех.

В первую встречу он меня пальцем не тронул, во вторую он здорово посчитал мне ребра и сломал нос (с тех пор я дышу только через одну ноздрю), а в третью встречу отпустил восвояси.

Это было столь неожиданно, что, когда меня выпустили из участка, я не знал, радоваться мне или рыдать.

Я побрел постепенно в сторону дома. Была мягкая атлантическая зима, снега не было, у меня здорово болело всё тело. Все три дня пребывания в храме правопорядка меня довольно сносно кормили, но унижение, испытанное в кабинете нового комиссара, делало мое состояние до жути ужасным. Я не хотел жить, решил плюнуть и не поступать никуда. Мне вообще стало все равно за свое будущее, какое-то тупое бездонное состояние равнодушия овладело мною.