Платону было тяжело перешагнуть через собственную застенчивость, но следовало переводить разговор с высоконаучных рельс на более конкретные. И, набравшись смелости, он это сделал:

– У Лии какой-то недуг, от которого она уже дважды за последние четыре градуса теряла сознание. Мы должны найти врачей…

– Да брось, – перебила его девушка. – Кому я нужна.

– Мне нужна! – выпалил парень.

К счастью, увлеченный таким энтузиазмом собеседников мужчина не дал молодым людям осуществить не столь уместное выяснение отношений, продолжив выдавать на-гора свои томимые долгим молчанием мысли.

– Есть правительственные ученые, которые могут вылечить все что угодно, – сказал он. – Так же как есть и сверхсекретное оружие, способное уничтожать целые армии. Ведь именно благодаря контролю над технологиями наше правительство и держится на своем месте. Все просто боятся сказать ему что-либо поперек. Даже «Дети свободы» запуганы возможностями его оружия, таящего в себе достижения прошлой цивилизации. По крайней мере такой слух распространяется в среде недовольных.

– И где нам искать этих суперврачей? – перешел к главному парень.

– Без понятия, – погладил себя по животу Никифор и скривил рот.

Такое чудесное откровение в момент, когда земля со смертью Лии была готова уйти из-под ног Платона, вернуло его к жизни и озарило надеждой на светлое будущее, где они оба живы, но последние слова Никитина сразу же ткнули его лицом в непролазный тупик без всякой надежды – ни намека, ни следа. Спящая в парне ярость снова начала затмевать мысли, прокатываясь кровавыми разрядами гнева по всему телу. Великой подлостью было показать свет в конце тоннеля, но не дать опоры под ногами, чтобы к нему идти. Платон стал копаться в памяти, выбрасывая на ее поверхность любые зацепки, и идеи пришли.

– Знаю! Вам знаком Станислав Шпильман? – Он так сильно вскричал от радости, что напугал бы половину района, не стой в затхлом воздухе громкий гул. – Профессор физики, политзаключенный, которого, как он сказал, может спасти подземка в Александрии.

– Дайте-ка подумать, – начал Никифор, но тут же раздосадовано сморщил лицо. – Подземка, должно быть, какой-то неизвестный мне шифр, да и фамилию Шпильман я раньше не слышал. А зачем он вам?

– Он знает, что было до Великого разлома и все такое, – ответил Платон. – Я случайно поймал его тайную волну из тюрьмы.

– Ох уж эти тюрьмы. Какая ирония. Ведь мы можем с ним совсем скоро встретиться.

Мужчина засмеялся через силу, скрывая за шуткой боль и отчаяние, которые он на себя навлек обычной любознательностью. Он узнал слишком много и готовился за это ответить, проводя долгие градусы ожидания своей участи спокойно и смиренно.

– А что насчет Александрии, – добавил он, – мне кажется, там действительно есть ячейка «Детей свободы» или даже их штаб-квартира. Точно я не уверен, но в некоторых листовках находил намеки. Как-то по-особому они описывают тот город, совсем другим тоном, не как все остальное. Я бы не стал вас обнадеживать почем зря, но раз уж «сам знающий всю правду», как вы выразились, советует искать там, я полностью поддерживаю эту идею. Только это все невозможно. Помечтали и хватит. Ведь до Александрии добрые три тысячи километров. Примите мои сожаления.

Он хотел еще много всего сказать, возможно, последний раз в жизни, но его отчаянный монолог прервал вошедший в полицейский участок человек в сером костюме и в странной широкополой шляпе. Пройдя мимо отдавших ему честь служителей правопорядка, гость подошел к импровизированной камере предварительного заключения и собственным ключом открыл дверь. Его гладкое лицо не могло выдать точный возраст. Что-то между тремя и шестью тысячами километров. Это был просто мужчина в самом расцвете жизни с незапоминающейся внешностью: узкими черными глазами, тонким носом и маленькими, почти незаметными на фоне лица губами. Насколько Платон с Лией были поражены его внезапным, но столь уверенным появлением, настолько же невозможно было запомнить его облик. Только цвет и форма одежды отложились в их памяти, благодаря чему девушка смогла восстановить все сцены случайных встреч с этим пугающим человеком в прошлом, отчего ей стало еще страшнее. Лия взялась за руку Платона, прильнув к его плечу. Единственное, что сказал инкогнито, было: