– Как же ты собираешься?..

– По Несветаю и по Крепкой, а там до самой Берды[33].

– Ну, с Богом… Христос с тобой…

Верстах в ста за Таганрогом, от речки Берды начиналась и до самого Днепра тянулась, прикрывая южные пределы Отечества, Днепровская линия. Казачьи полки, раскинув пикеты по Берде и Конке, стояли в старых запорожских зимовниках, редких зеленых островках в желтом море выгоревшей степи и камыша.

Полковую избу Матвей определил по обвисшему голубоватому значку над одной из мазанок. Отца увидел сразу. Иван Федорович чертил что-то прутиком на земле среди склонившихся казаков, а потом выпрямился и резкими взмахами указывал в сторону моря и закатного солнца.

– Здорово дневали, – приветствовал Матвей, спешиваясь. Казаки оглянулись, не отвечая. Иван Федорович удивленно округлил глаза:

– Матвей?.. Ты чего?

– Да вот, приехал к вам. На службу, значит.

– Я ж тебя на хозяйстве оставил.

– Мать приглядит. Чего там… – махнул Матвей, становясь меж потеснившихся казаков.

– Ради кого я стараюсь? А? – запереживал отец, оглядываясь и будто ища сочувствия. Казаки молчали.

– Я ж не своей волей, – утешил Матвей. – Там нас всю станицу не в очередь в полки загнали. И трети не оставили.

– Вечерять, – крикнул из мазанки знакомый сотник; узнав приезжего, сказал удивленно: – Здорово, Матвей! – и, опять старшему Платову: – Вечерять. Хозяйка зовет…

Иван Федорович, приобняв сына за плечи, повел в мазанку, посадил за стол справа от себя, только потом, уже с ложкой в руке, спросил:

– Чего так строго?

Матвей неопределенно промычал с набитым ртом и сделал безнадежный жест.

Хозяйка, скуластая, раскосая, диковато-красивая женщина, суетилась у начерно разложенного очага, с любопытством поглядывала на красивого юношу. Два сотника, полковой есаул и писарь, ужинавшие с полковым командиром, безразлично налегали на приправленную мукой похлебку.

– Я чего тебе сказать хотел, – выждав время, начал юный Платов. – Я дочку атаманскую сосватал.

Казаки подняли глаза.

– Не рано? – спросил Иван Федорович. – Какого атамана-то? Нашего, прибылянского?

– Да нет, Ефремова, – как можно спокойнее сказал Матвей.

Сотники переглянулись. Есаул, ухмыльнувшись, склонился над чашкой.

– С тобой не заскучаешь, – отложил ложку отец. – Когда ж успел?

– Да нас к нему за драку на перебор тягали. Ну, я и… это… так и этак…

– А он чего ж?

– Да ничего. Стань, говорит, генералом и – за милую душу.

Иван Федорович облегченно вздохнул. Похлебал, пристально рассматривая край деревянной тарелки, и наставительно сказал:

– У нас, у донских казаков, нет генералов.

– Так отправь меня к русским.

Старший Платов искоса глянул на сына, дожевал сосредоточенно, словно старался уловить какой-то ускользающий вкус, и развел руками:

– Иди.

Русские армии летом 1770 года шли, огибая Крым, за Днестр, Прут и далее к Дунаю. Румянцев разнес, развеял турок у Рябой Могилы, на речках Ларге и Кагуле, гнал по Дунаю, но дальше не пошел за опасением чумы. Вслед за ним, от Днепра к Днестру, медленно, возводя редуты, двигался Панин. 15 июля он осадил Бендеры.

Из-за Дуная, мстя за побитых инородцев, наползала чума. Как ни оберегались от нее, спасенья не было. Пошел мор по армии, по всей Украине, к зиме докатился до Москвы.

На Днепровской линии, вдали от пушечного грома, казаки сторожили степь, пробирались к речке Молочной и к самому Утлюкскому лиману. Вздыхали о временах кроткой Елизаветы. В начале ее царствования за представленную татарскую голову сто руб. давали и пять быков. Теперь гроша медного не дают… Во время передышки собирались ватажки, ловили в запорожских угодьях бобров, рыбу, иное зверье гоняли. И все время истово молились, чтоб миновала их чумная зараза.