С командой конных казаков влетел в побоище есаул Иван Кумшацкий:

– Р-разойдись!!! Что вам, идоловы дети? Масленая?

Заработали плети, ногайки. Кого-то сгоряча поволокли с коня.

– Перфильев, уводи своих!..

Гаврила Перфильев, скородумский станичный атаман, забегал, разбороняя.

Как вспыхнули быстро, так и остыли. Утирались, сходились в кучки постанично. Команда поскакала за ворота разгонять рыковских.

Кумшацкий и с ним писарь Федька Мелентьев на горячащихся конях возвышались над толпой. Гревцов, почесывая сквозь разорванную рубаху рубец на спине и боязливо поглядывая на есаульскую плеть, рассказывал:

– Деды как узнали, что нас сбили, враз – сюда; пока бегали, кулаки обгрызли от нетерпения.

– Зачинщиков – к Ефремову!

Кто-то из запроточных голодранцев, кто и в атаманском переборе усматривал возможность поразвлечься, сказал с усмешкой:

– Пошли.

Из толпы скородумских и рыковских закричали прибылянским и другим городским:

– А вы чего стоите? Вас не касается?

Пошел Матвей, оглядев всех победителем, за ним Родионов, Сулин, Гревцов и – после говора в толпе: «Чего ж? Мальцы крайние, что ли?» – двое взрослых из Средней.

По дороге Кумшацкого догнал конный казак:

– У рыковских одного – до смерти… – в голосе слышалось восхищение лихой дракой.

– Тяни его к атаману и рыковских гони.

Родионов кашлял и жаловался:

– Что-то у меня у нутрях болит. Чеботареву на кулак попал. Все бебухи отбил, зараза…

– У нас на масленой один на него нарвался, – пугал Сулин, – кровь носом пошла, вощеный сделался и к утру помер.

– Да будь ты проклят… Накаркаешь…

– Не боись, не подохнешь.

Степан Ефремов ждал их не в Канцелярии, а у себя дома. В халате.

– Ну? С чего началось?

Никто не помнил.

– Да вроде детишки задрались…

– Детишки? В Сибирь захотели?! – гаркнул войсковой атаман. – На Масленую человека убили… Нашли? – обернулся он к Кумшацкому.

– Не, не говорят…

Ясно было, что и не скажут. На Масленице кулачный бой – святое дело. За что ж человеку страдать?

– Ноне еще одного… Ваша работа? – обратился атаман к запроточным зачинщикам, которые и здесь всем своим видом являли непокорство.

– Нас в другом месте взяли, – оскалялись те и широким жестом показывали. – Весь народ – свидетель.

– Ага! Вот вы какие! Невиновные! Я вас таких, невиновных…

– На одном тебе кланяемся, – юродствовали рыковские. – Не вели нас доразу топить, дай спервоначалу Богу помолиться.

После того как отвечерял, был Ефремов добрый и понимал, что казаки еще от драки не отошли. Перемолчал, засунул пальцы за витой пояс с махрами, разглядывал битых да непобитых. Прошелся, задержал взгляд на Матвее, который вертел головой – не появится ли атаманская дочка.

– Ну а тебя чем наградить?

– Меня? – вскинул глаза юноша, помялся. – Надежду вашу за меня не отдадите? – и быстро добавил, уловив изменение в атаманском лице:

– Я по-честному…

Все замерли. Это почище рыковских причуд…

– Ты чей? – хрипло спросил атаман и прокашлялся.

– Ивана Платова.

«Неужели осмелился? Или сам не знает, что плетет?» – соображал Ефремов. И люди смотрели, затаив дыхание. Надо было что-то говорить…

– Ну, что… Уважил… – кивнул Степан Ефремов, выдавливая усмешку. Он нашел выход. – Ивана знаю. Но и ты не с простыми людьми роднишься. Батюшка наш, Данила Ефремович, дед Надежды, жалован в тайные советники, то бишь в генералы Российской империи. Жениться – так на ровне. Станешь генералом, приходи в наш скромный курень, поговорим.

Люди заулыбались.

Матвей насмешки не понял и, шагнув вперед, хотел сказать: «Побожись, Степан Данилович!»

– А пока, – властным окрепшим голосом продолжал атаман, – всех не в очередь в полки