– Здравствуй, Черный. Ну, как все справил? Удачливо?

– Ничего. Как все было указано. А вот замешкался только.

– Да. Негоже это… – отчасти строго выговорил Устя. – Вместо недели пропадать две…

– Не моя вина, атаман! Не виноват! Ни Боже мой – не виноват, – тряхнул Ванька Черный головой. – Сначала есаул в городе придержал. Все со мной вместе собирался.

– Ну, что Орлик?

– Да так я и ушел, он ничего не справил. Не берут в воеводстве от него ни алтына, да и шабаш. Со всех концов подлезал, говорит, ничего не поделаешь. Один там есть, старый такой, лет с девяносто, писарем, что ли. Этот брал деньги, и немного, да есаул сказывает, ему дать, что бросить, не стоит. Украдет! А толку не будет. А то, на грех, и помрет. Деньги зря пропадут совсем.

– Плохи твои вести, Черный, – проговорил Устя, задумавшись. – Так Орлик и остался.

– Так и остался пробовать еще… Сказывали ему, теща воеводина возьмет и зятька по-своему поведет. Баба ражая и ндрав кипяток.

– Теща возьмет? Теща воеводы?

– Ну, да… Баба, сказывали и мне на базаре, ходок такой, что оборони Бог. На всех обывателей и господ в городе и даже в самом остроге страхов напустила. Бьет шибко… И всех бьет. Купца Ермошкина, на что горделив и денег много…

– Ну… Неужто же и его побила она?

– Память отшибла! Лежит третью неделю. Чего лучше.

– А при мне было… – продолжал Черный. – Дьячка Митрофана повстречала она у соборной площади, сгребла это единым разом, да и начала возить по луговине. Возила, возила… Кудри-то его так по ветру и летят. Народ еле оттащил ее от Митрофана. И то не силком, а обманом ее взяли. Крикнули пожар… Горит то ись будто около ейного дома… Ну, отстала и побежала к себе.

Устя рассмеялся.

– Ну, Орлик-то надежду имеет, что воеводиха возьмет?

– Не воеводиха, та махонькая и на ладан дышит, а самая теща эвта… Орлик сильно уповает… Указал только тебе доложить, что коли злючая баба запросит больше положенного, то он из других прибавит, из пятидесяти рублей, что получил от дяди Хлуда – для тебя.

– Какие же это?

– А пропускные от купца Сергеева, что на мокшане проминует тут деньков через десяток с товаром в Астрахань.

Устя сморщил брови и задумался. Черный молчал.

– Не мало ли взял Хлуд? Пятьдесят за целую мокшану! В ней, поди, на тысячу рублей товару-то будет?

– Уж этого не знаю. Сказывал так Орлик. А дядя Хлуд и мне оченно наказывал доложить тебе, как нам не ошибиться. Чтоб того Сергеева пропустить мимо Яра без обиды. А он уговорился, чтобы купец от себя на корме или у руля – как всегда для опознания – воткнул шест с синим лоскутом и с пуком конопли. Так и тебе указал передать. Синь лоскут да конопля.

– Мало взял! – ворчал Устя. – Буду я пропускать целые беляны, мокшаны да корабли с товаром за пятьдесят рублей. Сдается мне, стал Хлуд у нас деньги оттягивать. Вор он.

– Как можно, атаман. Он не таковский, – жалостливо произнес Ванька Черный.

– Да. Для тебя, цыгана. Ты хвостом у меня не верти. Ты норовишь за его дочку свататься. Знаю, брат.

– Что ж, я бы не прочь… Да не отдаст николи.

– Знамо, не отдаст. Эка невидаль, зятек из разбойников, беглый и голоштанный.

– А мастерство, атаман, нешто не в зачет. У него от меня лишних двести рублев в году будет. Он такого, как я, не найдет другого.

– Эка язык-то без костей… Мастерство? Что ты пару коней в год угонишь! Невидаль. Всего на пятнадцать рублей. Да знахарством своим рублей двадцать наживешь в году.

– Как можно, атаман… – ухмылялся Черный. – Я в году двадцать, а то и все две дюжины коней угоню. А знахарство мое… клад. Ей-Богу, клад. Я вот и теперь в городе хворую купчиху выхаживал и в неделю на пять с полтиной отвару своего ей перетаскал. Я один был при ней. Всех городских знахарей супруженек ее прогнал, а меня слезно просил облегчить от хворости.